Тавро Лилит (СИ)

Юл глупо улыбнулся, ощутив в голове жуткую пустоту. Его затрясло, и захваченный этой вибрацией, он перестал следить за происходящим. И тогда он начал расти и увидел свои ноги сверху, откуда-то из-под сводов пещеры. Они показались ему такими маленькими, короткими, как бывает, когда стоишь в воде, и… развёрнутыми пятками вперёд.

Свет дрожал, и в этой круговерти по полу сатанинским колесом вращались жуткие уродливые тени.

Тем временем Анна толкала к нему большую корзину. В ней лежало что-то, прикрытое тряпкой. Юл потянул за край, но почувствовал сопротивление. Кто-то держался за тряпку и мешал ему. Он почему-то рассердился и сдёрнул покров.

Из корзины на него смотрело существо, в котором он с трудом узнал…

– Ккооляаа! – закричал он.

Скрюченное тельце, большая голова, растрёпанные светлые волосы, бледное сморщенное личико...

Юл звал мальчика по имени, но изо рта вырвались нечленораздельные звуки вперемешку с присвистом и хрипом. Это была не человеческая речь, а рёв чудовища, древнего и беспощадного.

– Деды приходите, с нами пейте и ядите! – закричала Анна.

А потом Юл стал двигался назад. Не в пространстве, а во времени. Вспышки света, тьма, теснота, жар... Над головой бурлящее чёрное небо, под ногами выжженная красная равнина, багровые потоки раскалённой лавы, сплошная пелена пепла...

Он вращался в хаосе саморазрушения, стремительно теряя человеческий облик. Мышцы жгло, суставы выворачивало, желудок скрутило в рвотных спазмах, во рту отвратительный привкус. На коже проступали чёрные оплетья вен, череп трещал, словно из него что-то со скрежетом выламывалось.

Потрясение, злоба, боль… Что-то неведомое, мощное, скованное долгой неподвижностью, проснулось и захватило его волю. На свет выбиралось нечто страшно голодное…

Он протянул руку и подтащил корзину к себе...

…Очнулся посреди пещеры совершенно голый. Он ничего не помнил, и не испытывал ничего, кроме сытости и огромного удовлетворения. В уголке рта повисла слюна, он вытер её тыльной стороной ладони. Оставаться в пещере не хотелось, здесь жутко воняло и было слишком сыро. Он поднялся и пошёл.

Долго куда-то брёл. По камням, по траве, по земле. Остановился возле воды. Тяжёлая, жирная, она сочилась из-под круглого валуна.

Он наклонился. С поверхности воды смотрело невероятное уродливое существо: три чёрных дыры на черепе со скошенным лбом и длинными острыми ушами.

– Ыыыы! – застонал он, беспомощно падая вперёд.

Вода накрыла его. Захлёбываясь, он отчаянно барахтался, надеясь, что вынырнет уже в реальный мир. Бил руками и ногами, широко открывал рот, глотая ледяную воду, словно хотел выпить её всю, и она, наконец, вытолкнула его на берег.

Он лежал неподвижно, без мыслей и чувств. А потом пришла боль. И осталась надолго, только она – невыносимая, жгучая, адская – боль перекрученных судорогой мышц и искорёженных суставов.

Когда отпустило, и он почувствовал, что окончательно очнулся, открыл глаза.

В пасмурном небе кружили чёрные птицы.

Он лежал на спине, широко раскинув руки, дыша ровно и спокойно, наслаждаясь покоем и отсутствием боли. Потом встал.

Над вересковой пустошью висел туман.

Кажется, у него была какая-то жизнь? Раньше, давно… Такая же смутная, как дымка над верещатником.

И тогда он побежал. Легко, быстро, пружиня сильными ногами. Изо рта валил пар, но холода он не ощущал. Просто бежал, не разбирая дороги, ломая кусты, перепрыгивая через болотца и ручейки, напряженно всматриваясь в темноту черневшего на горизонте леса.

На опушке приостановил бег и с наслаждением потянул носом. Оттуда тянуло сыростью и кровью. Уши прослушивали всю прилегающую местность и даже небо над лесом.

Он тяжело перевёл дух и улыбнулся чему-то новому, мощному: он услышал, как под слоем чёрной почвы пульсирует кровь дикого вереска, её жар и силу он чувствовал и у себя внутри.

Он упал на четвереньки и завыл: громко, надсадно, до хрипоты.

Волчья квинта

Волчья квинта[1]

И арфу он взял, и на арфе играл.

И звуками скорби наполнился зал.

И вздохи той песни росли и росли,

И в царство печали меня унесли.

Мирра Лохвицкая. «Праздник Забвения»

Стояла одна их тех безветренных ночей, когда не слышны тоненькие свисты и шорохи, что пугают запоздалых путников, волею судьбы оказавшихся в густых богемских лесах. По еле приметной, вьющейся меж деревьев дороге, ехали двое всадников. Осторожно объезжая рытвины, камни и вымытые дождевыми потоками корни деревьев, они двигались на север.

–…на арфе играет сам дьявол на пирушках ведьм, когда они, наевшись досыта, кружатся в хороводе, – говорил тот, что постарше. – Уж поверь мне. Недаром считается, что этот инструмент изобрёл Каинов внук Иувал.

– О чём вы говорите, учитель! Через символику десяти струн Давидовой арфы святой Августин разъяснял смысл десяти заповедей, – отвечал его молодой товарищ.