Те, Кого Ждут

Ещё когда они поднимали тост за свою первую встречу, за первые откровения истомившейся крови, Зоя, лукаво улыбаясь, вымолвила: «Мне кажется, наш роман в твоей жизни будет самым эстетичным и глубокомысленным, самым-самым из всего, что с тобой было, из всего, что с тобой будет», – и Владов улыбнулся, но это была улыбка… Разве это была улыбка? Так дрожат губы у приговорённых к одиночеству, и радость отшатнулась от сердца, и он метался меж стен своей вдовьей квартиры, ломая крылья и когти о камень, зная, что Зоя, озолоченная солнцем Зоя – она не останется с ним навсегда.

Эстетизм? Ну-ну. Был фильм о любви Шихерлис к разгильдяю Крису; были Рахманинов и Вагнер, и Зоя, оглушённая «Летучим Голландцем», трепетала в ладонях Владова; были листы нетерпеливых посланий, исписанные торопливым почерком Владова, явно захлебнувшегося полнолунным безумием; всё это было и всё это иссякло. Что осталось? Владов, пустая постель – и ночь никаких таких лилий в его зрачок не бросала, – лишь чёрная гуща лилась прямо в сердце. А ведь было всё, и Зоя, задыхаясь, стонала: «Мне хорошо…». Или: «Мне так хорошо…». Иногда: «Мне так хорошо с тобой…». Но что-то явно недоговаривалось, не было каких-то ясных и верных слов, о себе-то как раз Владов ничего и не слышал, и словно поскальзывался, и ушибленное сердце постепенно переставало доверять. Ведь всё было ясно – её Вадим не станет долго смотреть сквозь пальцы на «молодёжный период», и Владов не станет отцом её детям – ведь он годится им в братья, и… и… и… Когда-то Владов всхлипывал от счастья. Теперь…

Как всегда, они встретились у перекрёстка, где схлёстывались потоки вечно куда-то опаздывающих преследователей Мечты. Да, оставался последний перекрёсток, последнее распятие одиноких дорог, оставалось только причаститься к последнему ожиданию – и всё, и будет беленький домик Клавдии, и можно будет рухнуть в колыбель полнолунных надежд… Выждав, пока схлынет волна нечаянных соглядатаев, они вместе шагнули на уже затухающий зелёный свет. «Слушай, по моим звонкам ты мчишься, как на пожар! Здорово, я люблю скорость», – так она пошутила, но Даниилу не стало смешно – на скорости тысяча чувств в минуту с сердцем не шутят – у самого порога улыбки он замер, выдохнул: «Остановись! Останься со мной! Оставь мне свой заветный цветок!». «Милый мой, все цветы увядают», – и Владова понесло, он не мог уже остановиться, и так он выпалил: «Я никогда не был для тебя Животворящим Солнцем, да?». Зоя растерялась: «Но я же… Но мне же…», – а Владов-то никогда не ошибался, вот что! Зоя всё ещё продолжала что-то лепетать, а Владов уже уходил Карпатским бульваром от дома Лины, мимо Тайного пруда с зачахшей лилией – обратно в заплёванный подъезд. У лифта скорчилась девушка в наручниках. «Вы обручились или вышли замуж?» – съязвил Владов. Спокоен был? Был чист. Словно стряхнул наваждение. Чист и светел, как свежий пепел. Пока переодевался, пока менял бархатистую «тройку» на латаные джинсы и «косуху», решил, что хватит. Не бывать больше ни пьянящему смеху вагнеровского «Голландца», ни отрезвляющим рыданиям рахманиновского рояля. Будет безыскуственный, искренний грандж, будет дикий и дерзкий, гремучий «Жемчужный шорох». Будет: «Если я: беспечный ездок – стань отражением в зеркале заднего вида». «Вот вам и весь эстетизм», – прошептал Владов и колени подкосились. Дряхлый мотоцикл впервые завёлся с пол-оборота.

Раньше первых вздохов рассветного ветра его вынесло на объездную. Где-то меж ушами, в громадном пустом куполе ещё журчал «Жемчужный шорох». Владов поправил зеркало заднего вида. Полюбовался отражением – чисто. Безупречная чистота небес. Ни тебе танцующих лилий, ни яростных драконов – никаких вам, батенька, Шихерлис! Перед ближайшим столбом нажал на газ. Ушёл вчистую.

Никто и не сомневался, что у Владова впереди головокружительное будущее.

Сомнительное удовольствие

«Не может отказать себе в удовольствии», – подумал Владов, когда рядом с ним присел на корточки, удивляясь владовской кровавине, патрульный.

«Не может отказать себе в удовольствии», – ухмыльнулся Владов, когда реаниматор, сшив последнюю владовскую разрывинку, завопил: «Как новёхонький!».

«Вас, милочка, я удовлетворять не собираюсь», – озлобился Владов, отшвырнув сиделку, настойчиво трясшую «уткой».

«А ты, тварь, вообще наслаждаешься!» – выпалил Владов донельзя молоденькой психиатрисе.

– Чем же? – удивилась изнеженная умничка и разъярённый Владов притих, убаюканный её текучими жестами.

– Властью над больным человеком, – нехотя буркнул Владов. – Для вас больные – как глина, из которой вы лепите образ и подобие здоровья. Вы удовлетворяетесь властью над ослабевшими людьми.

– Что плохого в удовольствиях? Или вы предпочитаете страдания? – всерьёз обеспокоилась девочка, и, беззащитная такая, сжалась, когда оправившийся, осмелевший Владов, смеясь, втекал сквозь её зрачок в храм сомнений.