Те, кто уходят

В этот момент бо́льшая часть ее очарования исчезла.

– И не шпион.

Но у нее был прекрасный цвет лица, просто потрясающий.

– Будь я шпионом, правительство предоставило бы мне все необходимое – паспорт, имя, отель.

Елизавета повесила свою сумочку на крючок, принесенный официантом. Крючок крепился на плоском диске на столе и выходил за край столешницы.

– Вы назвались своим настоящим именем?

– Да. Филип Гордон. Вы, наверное, не можете понять, почему я не остановился в отеле. Я пытаюсь избежать встречи с друзьями из Америки.

Она недоверчиво нахмурилась:

– Правда? Это почему?

– Они хотят, чтобы я вернулся с ними в Рим. А из Рима они собираются в Лондон. Если бы я остановился в отеле, они бы меня нашли, ведь они мне не поверили, когда я сказал, что улетаю в Америку. Вы понимаете?

Его слова прозвучали неубедительно, он чувствовал, что своим довольно примитивным итальянским лишь напустил еще больше тумана, вместо того чтобы внести ясность. Она ему явно не поверила, и ей было неловко из-за этого. Рей посмотрел на свои часы:

– Вы должны помогать мне следить за временем, если хотите вернуться домой к одиннадцати. Сейчас пять минут девятого.

Ее губы растянулись в улыбке.

– Ой, мои родные не такие уж тираны.

У нее были крупные белые зубы, большой красивый рот. В постели она была бы хороша, и Рей спросил себя: а не девственница ли она еще? Сколько ей – двадцать пять или только двадцать два? Он хотел сделать свою историю более убедительной, но тут подошел официант.

– Мои друзья – все молодые люди, – сказал Рей, когда официант ушел. – Мы вместе учились в университете. Грубоватая компания. Когда я сказал, что не полечу с ними в Рим, они сбросили меня в воду. Два дня назад. Поэтому я и простудился.

– Где сбросили? – с тревогой в голосе спросила Елизавета.

– В одном из каналов. Я сразу же выбрался на берег, но было холодно. И я долго добирался до места. До моего отеля. Я сказал друзьям, что уезжаю, собрал вещи, но…

– Они извинились?

– Да, в некотором роде, – улыбнулся Рей. – Но я знаю, они не поверили моим словам об отъезде. Чемодан я оставил в камере хранения на вокзале, а сам решил несколько дней отдохнуть от их общества.

Принесли первое блюдо, заказанное девушкой, и она взяла вилку, а на ее лице появилась улыбка предвкушения.

– Я вам не верю. Ни единому слову.

– Почему вы мне не верите?

– Чем вы занимаетесь в Штатах?

– У меня художественная галерея, – ответил Рей.

Елизавета снова хихикнула:

– По-моему, вы плетете небылицы. – Она посмотрела направо и налево, потом тихо сказала: – Я думаю, вы сделали что-то нехорошее и теперь скрываетесь.

Рей тоже огляделся, но его интересовало одно: не появился ли здесь Коулман.

– Кажется, вы хотите меня обидеть, – с улыбкой ответил он и принялся за суп.

– Я так устала от Венеции, – сказала она со вздохом.

– Почему?

– Она всегда одинаковая. Зимой холодно, летом полно туристов. Но люди всегда одни и те же. Не туристы, а те, кто меня окружает.

Она несколько минут болтала об этом, не глядя на Рея, на лице у нее появилось детское выражение капризного недовольства, скуки. Рей с разочарованием отметил, что она очень примитивна.

Он вежливо слушал. Для таких девушек существовало одно лекарство: выйти замуж, то есть сменить одну разновидность скуки на другую, но в другой обстановке и с другим человеком. Наконец он сказал:

– А вы не могли бы отправиться куда-нибудь в путешествие? Или переехать в другой город, устроиться там на работу. Во Флоренцию, например.

– А, Флоренция. Я была там один раз, – без энтузиазма ответила Елизавета.

Значит, ничего, кроме брака, не оставалось, так что Рей сказал:

– А замуж вы не хотите выйти?

– Когда-нибудь. Я не тороплюсь. Но мне уже двадцать два. Это ведь еще не очень много? Я выгляжу на двадцать два?

– Нет, по виду вам не больше двадцати, – ответил Рей.

Это ей понравилось. Она допила вино из бокала и налила еще.

– Этот парень из бара, Альфонсо. Он хочет на мне жениться. Но он не очень интересен.

Рей понял, что речь идет о коренастом молодом человеке, который сменил Елизавету тем вечером. Рей чувствовал: она говорит с ним, как могла бы говорить с любым другим мужчиной или даже с другой девушкой, и это делало их беседу банальной. К тому же за последние несколько минут девушка потеряла для него сексуальную привлекательность. Тело у нее, возможно, великолепно, но ее слова нагоняли на него скуку и убивали желание.

Она заговорила о своих родителях, об их мелких ссорах. Ее мать хотела вкладывать деньги в акции – покупать еще и еще. Отец склонялся к тому, чтобы приобрести ферму близ Кьоджи и уехать туда на покой. Ни братьев, ни сестер у нее не было. Елизавета не знала, на чьей она стороне – отца или матери, но, по ее словам, их размолвки разрывали ее сердце. Половину своего жалованья она отдавала родителям, и они ссорились, решая, как наилучшим образом потратить эти деньги. А вот ее тетушка Розалия была гораздо благоразумнее, но не имела никакого влияния – no influenza – ни на одного из родителей Елизаветы.