Те, кто уходит, и те, кто остается

Лила забыла о простуде и усталости и бросилась к воротам, сама не зная зачем. То ли она хотела лучше рассмотреть, что происходит, то ли спешила помочь студентам, а может, ее сорвал с места инстинкт, ее всегдашняя отчаянная смелость, благодаря которой в минуты опасности ее охватывал не страх, а ярость. Как бы то ни было, добежать она не успела: ее чуть не снесла толпа рабочих, которые неслись ей навстречу. Некоторые из них попытались остановить фашистов (разумеется, Эдо в первых рядах), но сдались под их натиском и теперь удирали. Мужчины и женщины спасались от двух парней, которые преследовали их, размахивая железными прутьями. Женщина по имени Иза на бегу крикнула Филиппо: «Чего стоишь, вызывай полицию!» Эдо был ранен: кровь текла у него по руке, но это не помешало ему громко сказать: «Ну все, я за топором! Посмотрим, кто кого!» В итоге, когда Лила выскочила наконец на разбитую дорогу, синяя машина уже отъехала, а в серую как раз забирался Джино. Он узнал ее и на миг остолбенел. «Ты-то какого черта тут делаешь?! — Подельники затащили его внутрь, взревел мотор. — Ты же жила, как королева, — проорал Джино из машины, — только погляди, на кого ты теперь похожа!»

35

Рабочий день прошел в нервном напряжении, которое Лила, как обычно, прятала за презрительными или агрессивными взглядами. Остальные рабочие не скрывали, что в обострении обстановки, нарушившем мирное течение их жизни, винят именно ее. Все они разделились на два лагеря: первый состоял из нескольких человек, которые надеялись, воспользовавшись ситуацией, сговориться в обеденный перерыв и заставить Лилу пойти к хозяину с просьбой о хотя бы небольшом повышении зарплаты; во втором лагере, куда входило большинство, считали, что с Лилой связываться нельзя, что с ней даже разговаривать опасно, и возражали против любых действий, потому что они ухудшат их и без того тяжелое положение. Прийти к согласию они не могли. Дошло до того, что Эдо, принадлежавший к первому лагерю и особенно злой — у него болела раненая рука, — бросил одному из сторонников второго лагеря: «Если у меня начнется заражение и мне отрежут руку, я приду к тебе домой, оболью все бензином и спалю тебя вместе со всем семейством!» Лила не обращала внимания ни на тех, ни на других; она замкнулась в себе и, опустив голову, просто работала, как всегда старательно, несмотря на разговоры за спиной, оскорбления, температуру. Но она не могла запретить себе думать — о том, что ее ждет. В охваченной жаром голове вихрем проносились мысли: что стало с избитыми студентами? Куда они исчезли? Во что она ввязалась? Джино теперь, разумеется, растрезвонит о ней по всему кварталу, в подробностях опишет ее Микеле Соларе. Страшное унижение — просить о чем-то Бруно, но другого выхода у нее не было: она боялась, что ее уволят, боялась потерять заработок — пусть нищенский, но дававший ей возможность любить Энцо, не переваливая на него ответственность за себя и Дженнаро.

Ей вспомнилась ужасная прошлая ночь. Что это было? Наверное, надо сходить ко врачу. А если врач найдет у нее какую-нибудь болезнь, что она будет делать с работой, с ребенком? Стоп, надо успокоиться, нечего поддаваться панике. В обед, пересилив себя, она решилась отправиться к Бруно. Она хотела поговорить с ним о злой шутке с сосиской, о фашистах, о Джино, попытаться убедить его, что она ни в чем не виновата. По пути в дирекцию она зашла в туалет и, презирая себя за это, причесалась и слегка накрасила губы. Но секретарша Бруно с неприязнью сказала ей, что Бруно нет на месте и, скорее всего, не будет до конца недели. Лилу снова охватил страх. Она подумала, что хорошо бы поговорить с Паскуале, попросить его убедить студентов больше не приходить к заводским воротам. Не будет ребят из комитета, думала она, исчезнут и фашисты, все успокоятся, и жизнь вернется в нормальное русло. Но где искать Паскуале? Она не знала, на какой стройке он работает, а искать его по всему кварталу она ни за что не стала бы, опасаясь наткнуться на мать, отца или брата, встреча с которым была ей особенно противна. Окончательно обессилев от этих мыслей, она решила со всеми своими претензиями обратиться прямо к Наде. Прибежав домой, она оставила Энцо записку с просьбой приготовить ужин, надела на Дженнаро теплое пальто и шапку и на автобусах, с пересадками, поехала с ним на корсо Витторио-Эммануэле.