Те, кто уходит, и те, кто остается

Охранник орал на диалекте толстому взрослому парню: «Эй, ты, иди сюда, переступи эту линию, сукин сын, давай, зайдешь без спросу на территорию частной собственности, и я тебя подстрелю!» Студента его слова распалили, и он, широко и злобно улыбаясь, в свою очередь орал на итальянском, называя охранника рабом: «Стреляй, хочу посмотреть, как ты стреляешь. И это никакая не частная собственность, все там внутри принадлежит народу!» Лила подошла к ним. Сколько раз она присутствовала при таких перепалках: Рино, Антонио, Паскуале и даже Энцо были настоящими мастерами таких споров. «Сделай, что он просит, — серьезно сказала она Филиппо. — Что толку трепаться попусту? Если он вместо того, чтобы спать или учиться, трахает тут всем мозги, его и правда стоит подстрелить». Охранник посмотрел на нее и широко разинул рот; он так и не понял, правда ли она подбивает его сделать подобную глупость или просто над ним издевается. Зато у студента не осталось никаких сомнений. Он злобно уставился на нее и крикнул: «Давай, беги целовать в задницу своего хозяина!» Затем сделал шаг назад, тряхнул головой и продолжил раздавать листовки в паре метров от ворот.

Лила вошла во двор. На часах было семь утра, а она уже чувствовала себя без сил, глаза жгло, и предстоящие восемь часов работы казались ей вечностью. Вдруг за ее спиной раздался визг колес и крики. Она обернулась: к территории завода подъехали два автомобиля — один серого цвета, второй — синего. Из первого выскочили несколько человек и бросились срывать только что наклеенные на ограду плакаты. «Плохо дело», — подумала Лила и инстинктивно пошла назад, хотя прекрасно понимала, что нужно последовать примеру остальных: поторопиться внутрь и приступить к работе.

Она сделала несколько шагов — этого оказалось достаточно, чтобы рассмотреть молодого человека, приехавшего в серой машине: это был Джино. Она видела, как он открыл дверцу и вышел: высокий, мускулистый, в руках — дубинка. Остальные — те, что срывали листовки, и те, что еще только вылезали из машин, — были вооружены цепями и железными прутьями. Всего их было человек семь или восемь. Фашисты, почти все из нашего квартала, некоторых Лила даже знала. Фашистом был отец Стефано, дон Акилле, фашистом того и гляди мог стать сам Стефано, фашистами были братья Солара, их отец, дед и все их семейство, кем бы они себя ни выставляли в угоду конъюнктуре — монархистами или христианскими демократами. Она ненавидела их с детства, с тех пор как девчонкой в подробностях представляла себе все мерзости, которые они совершают, понимая, что от них невозможно освободиться, невозможно избавиться. На самом деле связь между прошлым и настоящим никогда не разрывалась: большинство жителей нашего квартала любили фашистов, а те никогда не упускали случая помахать дубинками.

Дарио, парнишка с виа Трибунале, первым сорвался с места и побежал спасать плакаты. В руках у него была пачка листовок. «Брось ты их, кретин!» — подумала Лила. Она слышала, как он пытается говорить с ними на итальянском, кричит: «Прекратите, вы не имеете права», — видела, как оглядывается на своих в поисках поддержки. «Он ничего не понимает, не умеет драться, не знает, что противника ни на секунду нельзя терять из виду, что фашисты болтать не любят — разве что вопят, выпучив глаза, чтобы пуще напугать, — зато бьют первыми, безжалостно — попробуй останови, если не сдрейфишь». Один из молодчиков так и сделал: без предупреждения ударил Дарио кулаком в лицо. Тот упал на землю и остался лежать среди рассыпавшихся листовок, а обидчик встал над ним и продолжил пинать его ногами; от каждого нового удара листовки, словно зараженные его яростью, взмывали в воздух. Толстый парень увидел упавшего товарища и кинулся ему на помощь, но на полпути его остановил тяжелый удар цепью. Удар пришелся ему в руку, но парень не сдался, вцепился в цепь мертвой хваткой и стал тянуть ее на себя, пытаясь вырвать у нападавшего. Какое-то время они боролись и орали друг на друга, пока за спиной толстого студента не появился Джино и сильным ударом не повалил его наземь.