Те, кто уходит и те, кто остается

Все это перемежалось смешками. Эта болтовня в коридоре еще раз подтвердила, что в наших отношениях больше не было близости. Они сжались до краткого обмена банальными новостями, недобрыми шутками, ехидными репликами, – ни о каком безоговорочном доверии больше не шло и речи. Жизнь Лилы теперь принадлежала только ей, и она никого не собиралась в нее впускать. Я поняла, что бесполезно донимать ее вопросами типа: что тебе известно о Паскуале? где он? ты имела отношение к убийству Соккаво и стрельбе по Филиппо? что заставило тебя принять предложение Микеле? как ты надеешься использовать его зависимость от тебя? Лила втянулась во что-то ужасное, о чем не говорят вслух, и не намеревалась обсуждать это ни с кем, в том числе и со мной. «Что это тебе в голову взбрело? – сказала бы она. – Совсем с ума сошла? Микеле, зависимость, Соккаво – что ты несешь?» Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне не хватает многих звеньев в цепи этой истории, чтобы уйти от сослагательного наклонения и перейти к утверждениям: «Лила пошла», «Лила сделала», «Лила встретила», «Лила планировала». А тогда, по пути во Флоренцию, в машине, меня не отпускало чувство, что там, в квартале, среди отсталости и нововведений, она жила более насыщенной жизнью, чем я. Я слишком много потеряла, уехав; я верила, что мне суждена какая-то другая жизнь. А Лила осталась, и теперь у нее была новая работа, за которую ей платили много денег, да еще и предоставили полную свободу действий, она разбиралась в каких-то невероятно сложных схемах и чертежах. Она очень любила сына, целиком посвятила себя ему в первые годы его жизни и сейчас заботилась о нем, но умела освобождаться от него, когда хотела, и не тряслась за него так, как я за своих дочерей. Она порвала с семьей, но несла на себе весь груз ответственности за родных и помогала им, чем только могла. Она помогала попавшему в беду Стефано, хотя не собиралась с ним сходиться. Она ненавидела Солара и все же уступила им. Она посмеивалась над Альфонсо, но не отказывала ему в дружбе. Она говорила, что не желает видеться с Нино, но я знала, что это не так, и она обязательно с ним встретится. Ее жизнь находилась в движении, в то время как моя остановилась. Пьетро молча вел машину, девочки ссорились между собой, а я все думала о ней и о Нино, о том, что будет с ними дальше. Я представляла, как Лила вернет его, наладит с ним отношения – это она умеет, уведет от жены и сына, использует в своей борьбе (уж не знаю, против кого), заставит развестись, сбежит от Микеле, предварительно выдоив из него кучу денег, бросит Энцо, может, надумает наконец развестись со Стефано, может, выйдет за Нино, а может, и нет, но в любом случае они объединят свои мозги и таланты, и тогда трудно себе даже представить, чем они вместе смогут стать.

Стать. Этот глагол мучил меня всю жизнь, но впервые я осознала это именно в тот день. Я хотела стать кем-то, хотя никогда не знала, кем именно. И я стала, это было точно, только без цели, без подлинной страсти, без ясных амбиций. Но главное заключалось в том, что стать кем-то я хотела только лишь из страха, что Лила станет кем-то значительным, а я останусь никем. Мое становление шло по ее следам. Теперь мне опять нужно было кем-то стать, но уже самой по себе, по-взрослому и вне зависимости от нее.

97

Как только мы приехали домой, я позвонила Аделе. Хотела узнать о немецком переводе, который прислал мне Антонио. Аделе очень удивилась: оказалось, она тоже ничего не знала. Поговорив с издательством, она перезвонила мне и сказала, что книга вышла не только в Германии, но и во Франции, и в Испании. «И что мне теперь делать?» – спросила я. «Ничего, радоваться», – растерянно ответила она. «Я очень рада, но все же, с практической точки зрения, – может, мне следует поехать куда-то для продвижения книги за границей?» – «Не надо никуда ехать, Элена, – ответила она ласково, – к сожалению, книга совсем не продается».

Настроение у меня испортилось. Я замучила издательство звонками, расспросами о переводах; я ругалась, что никто не потрудился поставить меня в известность, и даже сказала какой-то их сотруднице с сонным голосом: «Это нормально, что узнаю о немецком издании не от вас, а от своего малограмотного друга? Вы вообще собираетесь выполнять свою работу?» Потом я извинилась, почувствовав себя дурой. Одна за другой стали приходить книги: на французском, на немецком, еще один экземпляр немецкого перевода – не помятый, в отличие от подаренного Антонио, а новенький. Издания были паршивые: на обложках женщины в черных платьях, мужчины со свисающими усами в сицилийских беретах, сохнущее на веревках белье. Я листала их, показывала Пьетро и ставила в шкаф среди других книг. Немая, бесполезная бумага.