Те, кто уходит и те, кто остается

Подобные эпизоды без всяких видимых причин повторялись все чаще. Наши отношения с Нино оставались прежними: внимательность, вежливость, дистанция – но между ним и Пьетро как будто рухнул какой-то барьер. За завтраком и ужином гость позволял себе все более издевательски, на грани оскорбления, разговаривать с хозяином, но отпускал свои замечания якобы дружеским тоном, с улыбкой на губах, делая заведомо дурацкой любую попытку возмутиться. Я хорошо знала эту манеру: в квартале те, кто посообразительнее, часто вели себя так с теми, кто поглупее, превращая их в мишень для насмешек. Пьетро был в полном замешательстве: ему нравился Нино, он его уважал и не мог дать ему отпор. Лишь качал головой, притворялся, что оценил шутку, но про себя, судя по всему, задавался вопросом, что он сделал не так, все еще надеясь, что они вот-вот вернутся к прежней задушевности. Но Нино упорно вел свою игру. Он обращался ко мне и девочкам, говорил очередную колкость и ждал нашего одобрения. Девочки с радостью ему подыгрывали, и я иногда тоже. Одновременно я думала: зачем он так себя ведет? Если Пьетро на него обидится, нашим отношениям конец. Но Пьетро не обижался – он искренне не понимал, что происходит. К нему вернулись его неврозы. Снова то же измученное лицо, многолетняя усталость в глазах, сморщенный лоб. С этим надо что-то делать, говорила я себе, и как можно скорее. Но ничего не делала. Мне стоило немалого труда не поддаться не то чтобы восхищению, а какому-то возбуждению – да, пожалуй, именно возбуждению, – когда я видела, как один из Айрота, умнейший человек с блестящим образованием, теряется, смущается и лишь жалобно блеет в ответ на молниеносные и порой жестокие словесные выпады Нино Сарраторе – моего школьного товарища и друга, родившегося в том же квартале, что и я.

109

Незадолго до возвращения Нино в Неаполь произошло два особенно неприятных эпизода. Однажды днем мне позвонила Аделе: ей тоже понравилась моя работа. Она сказала, чтобы я немедленно отправила текст в издательство – там хотели издать его одновременно с французским переводом, в крайнем случае сразу после. За ужином я между прочим упомянула об этом. Нино осыпал меня комплиментами и сказал девочкам:

– У вас необыкновенная мама! – Затем он повернулся к Пьетро: – А ты прочитал?

– Не успел.

– Ну, лучше и не читай.

– Почему?

– Это не для тебя.

– То есть?

– Слишком умно.

– Что ты имеешь в виду?

– Что Элена умнее тебя.

Пьетро промолчал, и тогда Нино засмеялся:

– Ты что, обиделся?

Он ждал ответа, чтобы унизить его еще сильнее, но Пьетро встал из-за стола.

– Извините, мне надо работать.

– Хоть бы доел, – проворчала я.

Он не ответил. Ужинали мы в гостиной: это была просторная комната, и поначалу мне показалось, что он и правда собирается к себе в кабинет. Но он повернул с полпути, сел на диван, включил телевизор и увеличил громкость. Атмосфера сделалась невыносимой. Прошло всего несколько дней, а как все осложнилось. Я чувствовала себя несчастной.

– Убавь звук немного, – попросила я.

В ответ он просто сказал: «Нет».

Нино ухмыльнулся, доел и помог мне убрать со стола.

– Прости его: он много работает и мало спит, – сказала я Нино на кухне.

– Как ты его терпишь? – не выдержал он в ответ.

Я с тревогой покосилась на дверь: к счастью, телевизор все еще работал на полную громкость.

– Я люблю его, – ответила я и, поскольку он настаивал, что будет мыть посуду, добавила: – Уйди, пожалуйста, ты мне мешаешь.

Второй эпизод был еще хуже: он-то все и решил. Я уже не понимала, чего хочу на самом деле. Скорее бы все это кончилось, думала я; скорее бы вернуться к привычным семейным заботам и своей книге. Но в то же время мне нравилось входить по утрам в комнату Нино, наводить там порядок, заправлять его постель, готовить еду, зная, что ужинать мы будем вместе. Мне была непереносима мысль, что скоро он уедет. После обеда я начинала сходить с ума; дом, несмотря на присутствие дочерей, казался мне пустым, и сама я чувствовала опустошенность; меня совершенно не интересовало, что я пишу, собственный текст представлялся поверхностным, и вопреки воодушевлению Мариарозы, Аделе, французского и итальянского издательств я теряла веру в себя. Он уедет, и мое существование окончательно утратит смысл.

Именно в этом состоянии духа – жизнь ускользала от меня, оставляя ощущение невосполнимой потери, – и застал меня Пьетро, который вернулся из университета в особенно мрачном настроении. Мы ждали его к ужину. Нино пришел на полчаса раньше, но его сразу облепили девочки.

– Что-то случилось? – вежливо поинтересовалась я.

– Больше никогда не приводи к нам в дом своих земляков! – гаркнул он.

Я похолодела, решив, что он имеет в виду Нино. Тот как раз вошел в комнату – по пятам за ним следовали Деде и Эльза – и, наверное, тоже так подумал. У него на лице появилась вызывающая улыбочка – он явно готовился к очередному скандалу. Но Пьетро имел в виду не его. Презрительно, как всегда, когда дело шло о попрании основополагающих для него принципов, он сказал:

– Сегодня ко мне опять приходили из полиции. Они называли имена и показывали снимки.