Те, кто уходит и те, кто остается

Она попыталась его обойти, но Джино впихнул ей в карман листовку, ногтем оцарапав ей руку. Лила скомкала ее и выбросила.

– Не годится даже задницу подтирать.

– А ну подними! – приказал сын аптекаря, мертвой хваткой вцепившись ей в руку. – Подними и послушай меня. Вчера вечером я спросил у твоего рогоносца-мужа, можно ли мне тебе накостылять, и он мне разрешил.

Лила впилась в него взглядом:

– Значит, чтобы мне накостылять, ты бежишь спрашивать разрешения у моего мужа? А ну отпусти руку, сукин сын!

В этот момент рядом появился Эдо, но вместо того, чтобы с безразличным видом пройти мимо, он против всякого ожидания остановился:

– Чего он к тебе пристал, Черу?

Дальнейшее произошло молниеносно. Джино ударил Эдо кулаком в лицо, и тот повалился на землю. Сердце у Лилы опять забилось где-то в горле, и все вокруг закружилось с невообразимой скоростью. Она подняла камень, крепко сжала его в руке и изо всех сил запустила в сына аптекаря. Джино толкнул Лилу, и она отлетела к фонарному столбу. Эдо пытался подняться. В эту минуту по грунтовой дороге, вздымая пыль, подъехала еще одна машина. Лила узнала ее: эта развалюха принадлежала Паскуале. Все ясно, поняла Лила: Армандо послушался ее, как, очевидно, и Надя – они люди воспитанные, а Паскуале решил ввязаться в бой. Дверца открылась, из машины выскочили, включая самого Паскуале, пятеро парней. Это были рабочие со стройки, и они принялись охаживать фашистов сучковатыми дубинками: уверенно и методично, один точный удар, и противник сбит с ног. Лила заметила, что Паскуале надвигается на Джино, который стоял в паре шагов от нее, подбежала к нему, обеими руками схватила его за локоть и со смехом крикнула: «Беги давай, не то прибьют!» Но Джино не побежал; еще раз толкнув Лилу, он бросился на Паскуале. Лила помогла Эдо подняться и потащила его во двор, что было нелегко: он был тяжеленный, да еще дергался от боли и сыпал проклятиями. Немного успокоился он, лишь увидев, как Паскуале ударом дубинки повалил Джино на землю. Вокруг кипела драка: противники, плюясь и изрыгая ругательства, швыряли друг в друга всем, что могли подобрать с земли. Джино валялся без сознания. Паскуале с еще одним парнем, одетым в майку и заляпанные известкой широкие синие штаны, устремились во двор к будке Филиппо, который от ужаса заперся. Они выбили в будке стекла, но тут, заглушая их похабную ругань, послышался вой полицейской сирены. Лилу охватило радостное возбуждение. Да, думала она, если тебя пугают, напугай их сам, по-другому нельзя. Отвечай ударом на удар; ты у меня что-то отнял, я отниму твое у тебя; как вы со мной, так и я с вами. Паскуале и его ребята запрыгнули в машину; фашисты бросились к своим, волоча бесчувственное тело Джино; вой сирен слышался все ближе; Лила почувствовала, что ее сердце сжалось, как пружина в заводной игрушке, и поняла, что ей срочно нужно присесть. Войдя в здание завода, она без сил опустилась прямо на пол, прислонившись спиной к стене, и постаралась успокоиться. Тереза, толстуха лет сорока из разделочного цеха, смывала с лицо Эдо кровь.

– То чуть ухо ему не оторвала, а то вон спасать его кинулась, – насмешливо сказала она Лиле. – Что ж ты его там не бросила?

– Он помог мне, я – ему.

– Ты что, правда ей помог? – изумленно спросила она Эдо.

– Еще не хватало, чтоб какой-то чужак ее бил. Я и сам справлюсь! – пробормотал он.

– Видали Филиппо? В штаны наложил со страху! – засмеялась Тереза.

– Так ему и надо, – проворчал Эдо. – Жаль, что ему только будку помяли.

Тереза обернулась к Лиле и, хитро сощурившись, спросила:

– Признавайся, это ты позвала коммунистов?

«Она что, шутит? – подумала Лила. – Или вынюхивает, чтобы донести хозяину?»

– Нет, – ответила она. – Зато я знаю, кто позвал фашистов.

– Кто же?

– Соккаво.

40

Паскуале пришел к ним вечером, после ужина, хмурый, и позвал Энцо на заседание ячейки Сан-Джованни-а-Тедуччо. Лиле удалось перекинуться с ним наедине всего парой слов.

– Ты спятил? Что это вы устроили утром?

– Что надо, то и устроили.

– И твои друзья не возражали?

– Какие друзья?

– Надя с братом.

– Разумеется, не возражали.

– Но сами предпочли отсидеться дома…

– А кто тебе сказал, что они сидели дома?

Он был не в настроении, словно утреннее столкновение высосало из него все силы, даже его обычная жажда деятельности слегка угасла. Он даже не позвал Лилу на собрание, пригласив одного Энцо, чего никогда не бывало: позднее время, плохая погода и необходимость тащить с собой Дженнаро никогда его не останавливали. Может, у них намечались очередные мужские разборки. А может, он злился на нее за то, что своим отказом от борьбы она выставила его в дурном свете перед Надей и Армандо. И конечно, ему не понравилось, каким тоном она говорила с ним об утренних событиях. «Он думает, – размышляла Лила, – что я не понимаю, почему он накинулся на Джино и хотел проломить голову охраннику. Все мужчины, и добрые, и злые, уверены, что за любой такой подвиг им полагается место в иконостасе, как святому Георгию, сразившему змея. Он считает меня неблагодарной: он за меня отомстил, а я ему даже спасибо не сказала».