Те, кто уходит и те, кто остается

Бруно растерянно улыбнулся, отчаянно пытаясь изобразить, что понимает, о чем говорит Микеле.

– И то правда.

– Тебе тоже от нее достается?

– Есть немного.

– Представь, она еще девчонкой набросилась на моего брата с сапожным ножом. И не посмотрела, что он вдвое ее больше. И ведь не шутила, правда готова была перерезать ему горло…

– Правда?

– Ага. Ей решимости не занимать, она на многое способна.

Лила изо всех сил сжала кулаки: в тот момент она ненавидела себя за слабость, расползавшуюся по всему телу. Комната кружилась, контуры предметов и людей расплывались. Она смотрела, как Микеле тушит сигарету о пепельницу, и по тому, с каким остервенением он это делал, догадалась, насколько наигранным было его спокойствие. Пальцы с побелевшими ногтями изо всех сил сжимали окурок, никак не решаясь выпустить его. «Когда-то он предлагал мне стать его любовницей, – думала она. – Но на самом деле ему не это было нужно. Есть тут что-то большее, никак не связанное с сексом, что-то, чего он сам себе не может объяснить. У него ко мне что-то вроде суеверия: возможно, он верит, что у меня есть некая тайная сила, которой он сам хотел бы обладать. Насильно ему ее у меня не отобрать, вот он и дергается. Не будь этого, он бы меня уже раздавил. Только вот почему я? Что такое он во мне разглядел? Что ему от меня нужно? Мне нельзя здесь оставаться, нельзя слушать его, позволять ему смотреть на себя. Я боюсь его, боюсь того, что он видит, и того, чего хочет».

– Я кое-что оставлю тебе, – сказала она Бруно. – И все, мне пора.

Она встала и достала из кармана листок с требованиями, собираясь положить его на стол, возле пепельницы, и уйти. Она понимала, что это ничего не даст, но считала себя обязанной это сделать. Однако ее остановил голос Микеле. На сей раз он говорил ласково, едва ли не с заботой, так, будто догадался, что она собирается сбежать, и готов был на все, лишь бы остановить и задержать ее.

– Характер у нее и правда паршивый, – вновь обратился он к Соккаво. – Ей начхать на то, что я не договорил: она достает какой-то листок и убегает. Но мой тебе совет: прости ей все, потому что ее дрянной характер с лихвой окупается необыкновенными способностями. Перед тобой не простая работница, нет. Эта синьора куда ценнее. Позволь ей действовать, и увидишь, как она превратит дерьмо вокруг тебя в золото. Она может сделать из твоей шараги предприятие такого уровня, о каком ты и мечтать не смеешь. Как ей это удается? А вот так: она соображает. Не только лучше любой бабы, но и лучше нас с тобой, лучше любого мужика. Я давно за ней наблюдаю, с детства, и знаю, что говорю. Она нарисовала ботинки, которые до сих пор продаются по всему Неаполю и за его пределами и приносят мне кучу денег. И магазин на Мартири она мне так обустроила, что он стал салоном для богачей с виа Кьяйя, Позилипо и Вомеро. Она еще много на что способна. Только вот есть у нее одна причуда: она всегда делает что хочет. Когда хочет – приходит, когда хочет – исчезает; захочет – построит что угодно, а потом взбредет ей в голову – сама и сломает. Думаешь, это я ее уволил? Ничего подобного, просто как-то раз она не явилась на работу. Просто исчезла. Пытаешься вернуть ее, а она ускользает между пальцев как угорь. В этом-то и вся ее проблема: она жутко умная, но не понимает, что можно, а чего нельзя. А все потому, что ей до сих пор не встретился настоящий мужик. Нормальный мужик всегда сумеет поставить женщину на место. Не умеет готовить? Научится. Не убирается дома? Начнет, да так, что все засверкает. Рядом с настоящим мужчиной женщина способна на все. Вот я недавно познакомился с бабой, которая свистеть не умела. Мы всего-то два часа провели вместе – горячие выдались два часа, – а потом я ей говорю: «Свистни». И ведь не поверишь, засвистела. Умеешь учить женщину – учи, а не умеешь – оставь в покое, не то хуже будет.

Последнюю фразу он произнес так, словно озвучивал приказ, но, еще не успев договорить, должно быть, догадался, что и сам сейчас не в состоянии его исполнить. Он изменился в лице, и голос его зазвучал по-другому: было ясно, что ему позарез необходимо прямо тут, немедленно, унизить Лилу. Он повернулся к ней и, перейдя на диалект, зачастил:

– Только с этой сучкой не так все просто. Вроде посмотришь на нее: глазки узенькие, сиськи маленькие, жопа маленькая, сама тощая как щепка. Думаешь, на фиг такая сдалась, на нее даже не встанет. А еще секунду посмотришь – всего секунду – и понимаешь, что больше всего на свете хочешь ее трахнуть.

Лила почувствовала бешеный стук в голове, как будто сердце билось не в горле, как раньше, а перепрыгнуло прямо в черепную коробку. Она ответила ему такой же грязной, если не хуже, тирадой, схватила пепельницу, разметав вокруг окурки и пепел, и попыталась его ударить. Однако, несмотря на всю ярость, рука ее двигалась вяло, будто лишенная силы. «Лина, остановись, что ты делаешь?» – завопил Бруно, и она как будто нехотя послушалась его. Солара с легкостью схватил ее за запястье, вырвал у нее пепельницу и в бешенстве заговорил: