Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Однако поезд — только отъехал — сразу повернул обратно, как будто за нитку потянули, а на станции — трик-трак, триктрак — поджидала гнусавая торговка, волосы у нее — что ивовые прутья. «Дадим дурачку хлебца, а, попочка? — кричала она. — Водицы дурачку! Водицы дурачку!»

Торговка за ним гналась, замахивалась тыквенной бутылью: «Водицы дурачку!» Он от нее бежал к Порталу Господню, а там… Мама! Крик… прыжок… человек… ночь… борьба., смерть… кровь… бег… дурак… «Водицы дурачку! Водицы дурачку!»

Его разбудила острая боль в ноге. Боль извивалась в кости. Тихо дремали красивые вьюнки, звали в тень отдохнуть, ручей шевелил пенистым хвостом, будто во мху и в папоротниках притаилась серебристая белка. Ничего. Никого.

И снова темная ночь окутала его глаза. Снова бороться с болью, пристраивать поудобней сломанную ногу, зажимать ладонью изодранную губу. Но только опустил он раскаленные веки, глаза омыло кровью. Тени гусениц извивались среди молнии, превращались в бабочек.

Он повернулся к бреду спиной, звонил колокольчик. Снегу умирающим! Лед, лед продаю! Со-бо-ру-ю! Снег, снег хороши!! со-бо-ро-ванье… Снегу умирающим! Ти-лин, ти-лин! Снегу умирающим! Снег несут! Соборовать идут! Шляпу долой, дурачок! Снегу, снегу умирающим!

IV. Ангел

Среди бумажек, обрывков кожи, тряпок, ободранных зонтиков, продавленных шляп, черепков фарфора, дырявых цинковых кастрюль, мятых картонок, книжных переплетов, битою стекла, покоробленных солнцем башмаков, старых воротничков, яичной скорлупы, ваты и объедков грезил Пелеле. Теперь он был на большом дворе, а вокруг сидели маски; он к ним присмотрелся и увидел, что это — лица, смотрят петушиный бой. Собственно, это был не просто бой, а скорей огонь — горела бумага. Один из бойцов тихо скончался под стеклянными взглядами зрителей, им очень понравились кривые ножи в кровавых пятнах. Водочный дух. Темные табачные плевки. Потроха. Жестокий отдых. Тупеешь. Дуреешь. Жарит солнце. Кто-то шел по его сну, на цыпочках, чтоб не разбудить.

Это — мать. Она жила с пьяницей, он промышлял петушиными боями. На гитаре играл хорошо, ногти — что кремень. Мучил ее очень, ревновал. Натерпелась — нелегко с таким жить, и сын родился порченый. Кумушки говорят (кому же знать!), это от луны. В полнолуние родила. Худо ей было, все перед ней кружилось — огромная голова ребенка о двух макушках, как у луны, испитые лица рожениц, а пьяница кричал, плевался, икал-ревел, рыгал.

Пелеле услышал шорох ее крахмальных юбок — ветер и листья — и побежал за ней, тихо плача.

У материнской груди полегчало. Утроба, давшая ему жизнь, всосала боль его ран, словно промокашка. Хорошо, тихо, никто не тронет! Никто тебя не обидит! Белый цветок! Беленький цветочек! Гладит его. Ласкает…

В самой далекой глубине пел пьяница:

Разве ж нет…
да разве нет…
разве ж нет, конфетка-детка,
боевой петух я, детка,
если трону лапой, детка,
крылышко я вырву, детка![25]

Он поднял голову и сказал без слов:

— Прости, мама, прости!

Тень гладила его по лицу, нежно отвечала на стон:

— Прощаю, сынок, прощаю!

Голос отца, спившегося забулдыги, пел очень далеко:

Я живу,
живу теперь…
с курочкой живу я белой;
если юка хороша,
рады и душа и тело!

Пелеле бормотал:

— Мама, душа болит!

Тень гладила его по лицу, нежно отвечала на его стон:

— Сынок, болит душа!

Счастье не пахнет плотью. Рядом склонилась тень сосны, свежая, словно речка, — целовала землю. И пела на сосне птица, не птица — золотой колокольчик.

— Я роза жизни, яблоко райской птицы, наполовину — ложь, наполовину — правда. Я роза, я же — и яблоко, каждому даю глаза, один глаз настоящий, другой — стеклянный. Кто посмотрит стеклянным глазом — видит, потому что грезит. Кто посмотрит настоящим глазом — видит, потому что смотрит. Я роза жизни, яблоко райской птицы, вымысел всякой правды, истина всякой сказки.

Тут он бросает мать, бежит посмотреть на канатных плясунов. Женщины в блестках скачут на красивых конях, грива до самой земли, не грива — плакучая ива. Повозки в цветах и в китайских фонариках катятся по мостовой неуклюже, точно пьяные. А вот и комедианты — грязные какие! Барабанщики, трубачи, музыканты разные. Клоуны раздают цветные программки. Представление в честь Президента Республики, Героя Отечества, Вождя Великой Либеральной Партии, Покровителя Молодежи.

…Он растерянно оглядел высокие своды. Канатные плясуны бросили его над нежно-зеленой пропастью, в каком-то здании. На драпировках качаются скамеечки, точно висячие мостики. Исповедальни ходят вниз и вверх, будто лифты — души возят. Наверх — ангел о золотом шаре, а вниз — черт о семи рогах. Из ниши вышла сама богоматерь, прошла через залу, как луч сквозь стекло, осведомилась, зачем он здесь, чего хочет. Он с удовольствием с ней побеседовал, — с ней, хозяйкой этого дома, медом ангелов, разумом святых угодников, кондитерской бедных людей.