Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

И для каждого, кто рассказывал о случившемся, генерал Каналес выходил из могилы, чтобы повторить свою смерть: он сел ужинать за непокрытый стол, при свете керосиновой лампы; слышались шаги адъютанта, позвякиванье прибора, звон тарелок, было слышно, как наполнился водой стакан, как зашуршала газета и… больше ничего, ни стона. Его нашли мертвым; он навалился на стол, прижав щекой лист «Эль Насьоналя», устремив на что-то полуоткрытые, остекленевшие, отсутствующие глаза, на что-то, чего они не могли уже видеть.

Люди вернулись к своим повседневным делам с неохотой; они теперь не желали быть только рабочим скотом, они шли вершить революцию со Старым Мундиром, как ласково называли генерала Каналеса, шли, чтобы изменить жизнь, ведь Старый Мундир обещал им вернуть землю, которую под предлогом роспуска общин у них отобрали силой; обещал распределить по справедливости воду, отменить выкуп за отбившийся от стада скот, прекратить на два года ввоз дорогой пшеницы из-за границы и расширить посевы маиса; создать сельскохозяйственные кооперативы для приобретения машин, хороших семян, породистого скота, удобрений; пригласить специалистов, сделать доступнее и дешевле пользование транспортом, передать прессу в руки людей, избранных народом и ответственных только перед народом; ликвидировать частные школы, ввести пропорциональное налогообложение, удешевить медикаменты, расширить поле деятельности врачей и адвокатов и объявить свободу культа, что давало бы возможность индейцам не подвергаться преследованиям за поклонение своим божествам и поддерживать в порядке свои храмы.

Камила узнала о кончине отца много дней спустя. Каком-то неизвестный голос сообщил ей об этом по телефону.

— Ваш отец умер, прочитав в газете, что Президент Республики был шафером у вас на свадьбе…

— Это неправда! — закричала она…

— Неужели неправда? — рассмеялись ей в ухо.

— Это неправда, он не был ша… Алло! Алло! — Трубку уже повесили, но разъединение произошло не сразу, будто кто-то тихонько удалялся. — Алло!.. Алло!..

Она упала в плетеное кресло, ничего не чувствуя. Потом огляделась вокруг, и то, что она увидела, показалось ей не таким, как раньше; раньше были иные краски, иной воздух. Умер! Умер! Умер! Взмахнула руками, словно захлебываясь чем-то, и захлебнулась от смеха со стиснутыми зубами, с рыданием, застывшим в зеленых глазах.

Бочка водовоза громыхала по мостовой; слезами сочились краны, металлические бидоны сверкали смехом.

XXXVII. Танец Тоиля {138}

— Что будут пить сеньоры?

— Пиво…

— Нет, мне не надо; мне виски…

— А мне коньяк…

— Итого, значит…

— Кружку пива…

— Один раз виски и один — коньяк…

— Пару бутербродов еще!..

— Итого, значит, один раз пиво, один — виски, один — коньяк и бутерброды…

— А я опро…кину рюмочку к чертям! — послышался голос Кара де Анхеля, он возвращался, на ходу застегивая брюки.

— Что будете пить?

— Все равно; принесите содовой…

— Слушаю… итого, значит, пиво, виски, коньяк и содовая.

Кара де Анхель придвинул кресло, чтобы сесть рядом с человеком двухметрового роста, который смахивал на негра, хотя и был белый; спина — шириной с железнодорожную колею, спереди пара молотов, похожих на руки, и шрам между белесыми бровями.

— Подвиньтесь-ка, мистер Дженджис, — сказал Кара де Анхель, — я поставлю свое кресло рядом с вашим.

— С превеликим удовольствием, сеньор…

— Я выпью и тотчас удалюсь, меня ждет патрон.

— А, — продолжал мистер Дженджис, — раз уж вы будет у Сеньор Президент, надо не распускайт там слюни и сказайт ему, что слухи, которые тут про вас ходят, — есть глупость, сплошной глупость.

— Само собой разумеется, — заметил один из четырех собеседников, тот, что просил коньяк.

— И вы мне это говорите! — перебил его Кара де Анхель, поворачиваясь к мистеру Дженджису.

— Ну и что же? — воскликнул гринго, с размаху шлепнув ладонями по мраморному столу. — Конечно! Я бывал тем вечер тут и слыхал собственным ухом, как военный прокурор говорил о вас, вы есть враг перевыборов и заодно с генерал Каналес, друг революции, большой предатель.

Кара де Анхелю не удалось скрыть охватившей его тревоги. Обстановка складывалась так, что идти теперь к Президенту было страшновато.

Приблизился кельнер с напитками. Сверкала белая манишка, а на манишке, украшенной красной цепочкой, — слово «Gambrinus».

— Вот виски… пиво…

Мистер Дженджис одним махом, не моргнув глазом, опорожнил рюмку, словно проглотил слабительное; потом вынул трубку и набил ее табаком.

— Да, мой друг, нежданно до слуха патрон дошел это дело, и вам не следуйт много веселиться. Вы должен сейчас использовайт визит и сказайт ему прямо о том, что есть и что нет; это случай — весьма счастливый.

— Ваш совет принят к сведению, мистер Дженджис, всего хорошего; пойду за экипажем, чтобы успеть вовремя. Благодарю и пока откланиваюсь.

Мистер Дженджис разжег трубку.

— Сколько рюмок виски вы зараз выпиваете, мистер Дженджис? — спросил один из сидевших за столом.

— Во-шем-над-цать! — ответил гринго, не вынимая изо рта трубки; один глаз его сощурился, а другой, голубой-голубой, уставился на желтый огонек горящей спички.