Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

— Дорогие соотечественники, я мыслю как поэт, как гражданин, говорящий на нашем родном языке! Поэт — это тот, кто изобрел небо; я обращаюсь к вам посему как изобретатель этой ненужной, прекрасной вещи, что называется небом. Так послушайте же мои бесхитростные речи!.. Когда тот самый немец, которого не поняли в Германии — не Гете, не Кант, не Шопенгауэр, — говорил о сверхчеловеке, он, конечно, предчувствовал, что от отца-космоса и матери-природы в самом сердце Америки родится первый наисовершеннейший из людей, когда-либо рож давшихся на земле. Он говорил, сеньоры, о человеке, которые затмевает утренние зори, о том, кого Родина называет Достойнейшим, Вождем Партии и Покровителем Молодежи; я имею в виду Сеньора Конституционного Президента Республики, как вы все, несомненно, поняли, ибо он — тот, о ком писал Ницше, — суперуникальный… Я говорю и повторяю это с моей высокой трибуны!.. — При этом он ударил тыльной стороной руки по стойке. — …И поскольку, сограждане, я не из тех, кто превращает политику в поденную работу, не из тех, кто считает, что открыл женьшень, заучив наизусть таблицу умножения, скажу вам прямо, открыто и честно свое мнение: пока среди нас нет другого гражданина — ультрасверхчеловека, супергражданина, мы были бы просто безумцами или слепцами, слепцами или буйно помешанными, если бы позволили, чтобы бразды правления перешли из рук светлейшего и суперуникального деятеля, который ведет ныне и всегда будет вести нашу обожаемую Родину по славному пути, в руки какого-то иного гражданина, гражданина, соотечественники, который, даже будучи наделен всеми земными достоинствами, не выдерживает никакого сравнения… Демократия скончалась вместе с императорами и королями в старой и немощной Европе, но надо признать, и мы это признаем, что, перенесенная в Америку, она испытала чудесное воздействие сверхчеловека и послужила базой для новой формы правления: супердемократии. По этому поводу, сеньоры, я с удовольствием продекламирую вам…

— Декламируй, поэт, — раздался чей-то голос, — только не оду…

— …мой Ноктюрн до-мажор, посвященный суперуникальному!

За поэтом с прочувственными речами выступали другие, еще более распаленные ораторы, разоблачая замыслы гнусной банды, в воздухе мелькали пошлые истины, бессмысленно громкие словечки и ханжеские суппозитории^{139}. У одного из присутствующих пошла кровь носом, и, прерывая время от времени речь, он стонущим голосом просил смочить ему губку, которую прикладывал к переносице, чтобы остановить кровотечение.

— В этот час, — сказал мистер Дженджис, — Кара де Анхель стоит между стена и Сеньор Президент. Мне понравился, как говорил этот поэт, но я думай, что, наверно, очень скучно быть поэт, вот только быть лиценциат — это самая скучная вещь на свете. Я выпиваю, пожалуй, еще виски! Еще виски, — закричал он, — за это супергипер-квази-под-лицо!

Выходя из «Gambrinus'a», Кара де Анхель встретил военного министра.

— Куда направляетесь, генерал?

— Повидать патрона…

— Тогда идемте вместе…

— Вы тоже туда? Подождем немного, сейчас подадут мой экипаж. Что вам сказать, иду по делу одной вдовы…

— Я знаю, вам по вкусу веселые вдовушки, генерал…

— Нет, тут не попляшешь!..

— Но попляшешь, так «Клико» разопьешь!

— Ни «Клико» и ни черта; рухлядь ходячая, кожа да кости!

— Черт возьми!

Экипаж подкатил бесшумно, словно колеса были из папье-маше. На перекрестках слышались свистки жандармов, передававших следующим постам условный сигнал: «Едет военный министр, едет военный министр, едет…»

Президент мелкими шажками прогуливался по кабинету: шляпа, прикрывавшая темя, надвинута на лоб; воротник сюртука поднят над орденской перевязью, закрепленной сзади на шее; пуговицы жилета расстегнуты. Черный костюм, черная шляпа, черные ботинки…

— Какая сегодня погода, генерал?

— Прохладно, Сеньор Президент…

— А Мигель без пальто…

— Сеньор Президент…

— Молчи, ты дрожишь и еще смеешь говорить мне, что тебе не холодно. Ты очень строптив. Генерал, сейчас же пошлите домой к Мигелю за пальто.

Военный министр поспешно вышел, отдав честь и едва не уронив шпагу; Президент опустился на софу, указав Кара де Анхелю на стоявшее рядом кресло.