Те триста рассветов...

Образовалось гигантское полукружье Центрального и Воронежского фронтов. В центре его стоял разрушенный и разграбленный немцами Курск. Для противника сложившаяся конфигурация фронта обещала многое, поскольку давала надежду в будущем отсечь выдвинувшиеся на запад советские армии и устроить здесь «котел», похоронив в нем наш успех под Сталинградом.

В апреле Гитлер издает приказ о предстоящей операции «Цитадель». Он требует от своих армий концентрическим ударом из районов южнее Орла и Белгорода окружить находившиеся в районе Курска наши войска и уничтожить их.

Перебазировавшись на курскую землю, мы, конечно, не знали стратегических замыслов сторон, но достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять невыгодность расположения наших войск, о чем полковой острослов Аркаша Чернецкий и не преминул заметить:

- Выбирать, братцы, не приходится. Засунули руку немцу в пасть, так просто ее не выдернешь: или он ее оттяпает или мы ему нутро наизнанку вывернем. Если мы - то уж до самого Берлина!… [39]

Образно выражался Аркаша, но и правда была в его словах. А весна словно забыла про войну. Она вовсю буйствовала над курской землей. После злых сталинградских ветров и пожарищ, после ужаса неимоверно тяжелых боев курское весеннее раздолье, зеленеющие поля и леса будто заново вернули нас в позабытый мир. Помнится, как мы с каким-то щемящим чувством рассматривали побеги яблонь, цветы на лугах. А как для нас пели курские соловьи в вечерних рощах! Как великолепны были простые деревенские женщины, казавшиеся нам богинями!…

Запомнился такой случай. На полевом аэродроме Казанка-2 мы укрывали самолеты. Вдруг слышу изумленный голос механика Торопова:

- Братцы, глядите-ка, курица!

Сбежавшись, как необыкновенную редкость мы рассматривали невзрачную представительницу пернатой породы, и я невольно подумал: как же мало нужно человеку, чтобы почувствовать радость…

Однако рядом все же была война и в этом весеннем раю мы были для войны. В марте - апреле на некоторых участках фронта еще давала себя знать инерция зимнего наступления, и наш полк продолжал вести боевые действия, несмотря на то что фронт стабилизировался. Может быть, имелся некий недоступный нашему пониманию смысл, но мы, летчики, без энтузиазма смотрели на то, как маломощный самолет на пределе возможностей тащил две стокилограммовые бомбы, чтобы сбросить их, к примеру, на крупный железнодорожный узел Комаричи без особой надежды на успех.

Бессмысленной жертвой этой инерции наступления стали мужественные летчики лейтенант Борис Низовкин и старший сержант Виктор Подвигин.

Они взлетели в числе пяти экипажей еще засветло, чтобы с наступлением сумерек пересечь линию фронта и нанести удар по станции Комаричи. Четыре экипажа из-за сильного ветра не дотянули до станции и отбомбились по запасным целям. Низовкин же с Подвигиным упорно пробивались к станции. Почти весь маршрут они летели на высоте 50 - 100 метров, где ветер слабее, и лишь за 10-12 километров до Комаричей стали набирать высоту. Времени для этого, очевидно, не хватило, и летчики оказались над сильно защищенной станцией на высоте всего около трехсот метров. Одиночный самолет был схвачен прожекторами и буквально растерзан зенитной артиллерией. Задание летчики выполнили, но какой ценой?… [40]

Ранняя весна сорок третьего проливалась обильными дождями. Ветры на высоте нередко достигали скорости 100-120 километров в час. Борьба с этими двумя стихиями выматывала силы. В дополнение ко всему на аэродроме Присады в наскоро вырытых для летчиков землянках стояла вода, куски земли отваливались от стен, засыпая спящих, обмундирование не успевало просыхать, из-за чего почти половина личного состава была простужена. Но боевые вылеты продолжались. Взлетая, самолеты наподобие амфибий поднимали столбы воды, и всякий раз экипажи рисковали скопотировать. Лишь гибель Низовкина и Подвигина отрезвила руководство. Пришел приказ вернуться на базовый аэродром Казанка-2 и приступить к подготовке к предстоящим боям.