Те триста рассветов...

Помню, как однажды над Казанкой буквально в ста метрах от нас пронесся «Мессершмитт-109», освещенный ярким утренним солнцем. Его преследовали два Як-3. Вид у немца был жалкий - фонарь сорван, крылья в рваных дырах, и уж совсем не к месту на борту этого самолета красовалась оскаленная голова льва…

Линия фронта на Курской дуге выглядела совсем не так, как под Сталинградом. На безжизненных волжских просторах, намертво скованных морозом, она угадывалась лишь по черным пятнам вывороченной земли, которые долго не могла замести даже лютая заволжская метель. А здесь под крылом темные леса, рощи, обширные поля, реки и озера в отблесках звездного неба. Здесь линия фронта легко угадывалась по россыпи населенных пунктов, многочисленным дорогам. И лишь одно оставалось одинаковым - перестрелка на передовой с ее огненными трассами.

Стабильный фронт помогал «ночникам» без ошибок найти цель. К стабильной линии фронта привыкаешь, как к улице, по которой когда-то ходил в школу, на работу, в кино. Для летчика-«ночника» наземный бой в хорошую погоду виден за десятки километров. Видны и пуля, и снаряд с трассером, которые летят к твоей кабине. Ты видишь их полет от выстрела до того момента, как иссякнет трассер…

Первый боевой вылет на Курской дуге я выполнял с Мишей [43] Казаковым, недавно назначенным командиром экипажа. Младший лейтенант Казаков - летчик молодой, необстрелянный, да и за моей спиной всего пять боевых вылетов. Миша невысок ростом, длиннорук. Во всем его облике без труда угадывается характерная черта - осторожность. Его глаза осторожно и пристально рассматривают все вокруг, надраенные до блеска сапоги осторожно и мягко ступают по земле. Он никогда не рвет, как другие, рычаги управления самолетом, а плавно, с присущей ему осторожностью пилотирует машину в воздухе. Но вместе с тем Миша может быть нетерпелив и порывист. Он не любит проволочек, когда нужно решать неотложное дело. Мой напарник заметно гордится светлым чубом, и я заметил, что, когда волнуется, легким движением отбрасывает его со лба.

В первый же день знакомства Миша счел нужным напомнить:

- Смотри, штурман, если меня ранят или убьют, непременно привези домой. Не бросай немцам на съедение…

Это значило, что я должен был овладеть навыками пилотирования ночью. И уже с первых вылетов при возвращении домой Миша передавал мне управление машиной и демонстративно укладывал руки за борт: смотри, мол, летишь сам. Хотя такие полеты и не предусматривались ни одной летной программой, но, как показал опыт, были очень кстати в критических ситуациях боя.

…В ту ночь нашей целью обозначили станцию Глазуновка. Там по ночам немцы выгружали войска, технику, боеприпасы. Нам предстояло если не сорвать их работу, то хотя бы затруднить ее. Глазуновка - ближайшая к фронту станция выгрузки: не случайно над ней был сильный огневой заслон. Днем над станцией патрулировали истребители, ночью свирепствовали прожектора, зенитки. Крепким орешком была эта Глазуновка!

И вот летим. Я отлично вижу станцию. Над ней висят две «люстры» - светящие авиабомбы, сброшенные экипажами-осветителями. Свет воздушной лампы заливает станционные постройки, башню водокачки, множество целых и сгоревших вагонов на путях. В двух местах, замечаю, что-то сильно горит - яркое пламя языками прорывается сквозь стелющийся дым.

Я выбираю для удара северную часть станции, где стоит длинный товарный состав. Казаков тотчас выполняет мои команды. Но тут, словно порыв ветра, что-то ударяет в левое крыло нашего самолета. Рубиновый свет на мгновение озаряет центроплан, ленты расчалок, согнутую спину Казакова. [44] Это прошла рядом очередь «эрликона» - скорострельной зенитной пушки. Казаков, уклоняясь от удара, завалил машину вправо, но тут же опомнился и вновь установил горизонтальный полет. Меня на минуту сковал страх: ведь следующая очередь наша!… Я непроизвольно подтянул под себя ноги, сжался в комок, ожидая удара и позабыв, для чего я здесь, над станцией Глазуновка. Тем временем самолет с небольшим креном медленно сползал с боевого курса.

«Что же это мы делаем? - в ужасе подумал я, очнувшись от дьявольского гипноза страха. - Ведь цель уходит!…» - И что было сил крикнул Михаилу:

- Влево десять! Держать на боевом!… Держать!…

Эшелон теперь был уже совсем рядом. В его середине запомнился какой-то странный вагон с белой крышей. Его я и взял за точку сброса бомб.

Нет, не зря говорят, что вся жизнь штурмана в перекрестии бомбардировочного прицела. Ухватив взглядом ту белую крышу, я позабыл обо всем, что меня окружало, но теперь уже совсем не из-за страха - его словно снесло встречным потоком воздуха.

Наконец индексы прицела сомкнулись. Еще пять секунд - и бомбы полетят вниз. Но какой-то неистовый белый свет лишает меня зрения. Исчезают земля, цель, небо, кажется, и сам воздух - все вокруг наполняется этим беспощадным светом.

- Бросай! - кричит Казаков срывающимся голосом.