Те триста рассветов...

- Отличные кадры! - с порога сообщил он. - Сушим спиртом. Начальство снимает данные прямо с сырой пленки. Не нахвалится вами.

- Ты бы, Володин, штурману спиртику принес для поправки здоровья и дезинфекции.

- Принесу, дело простое. За такую пленку стоит, - с готовностью согласился прижимистый «фотик», у которого спирт находился под семью замками - отпускал он его лаборантам лишь при чрезвычайных обстоятельствах. И тут Володин задал нам вопрос, который и поверг всех в изумление:

- Пришел узнать, как вы ухитрились сфотографировать небо с истребителями? Ведь для этого надо лететь вверх колесами!…

- Секрет фирмы! - рассмеялся Ельсуков.

Давно я не видел его таким довольным и веселым.

После того памятного полета я вернулся в экипаж В. Лайкова.

Мы дважды вылетали полком бомбить войска противника у Фишгаузена на северном берегу залива Фришес-Хафф, куда пробивались дивизии 3-го Белорусского фронта с целью окружения и разгрома земландской группировки противника. Нанесли сильный бомбовый удар по Кенигсбергу, столице Восточной Пруссии. [182]

Тогда, в марте, стояли теплые солнечные дни. Воды Балтийского моря заметно поголубели. На фоне мягкой весенней голубизны, окутавшей землю и море, огромным грязно-серым клубом стояли дым и пыль горящего Кенигсберга. Сбросив бомбы на крепостные стены, полк начал пологий разворот влево и попал под огонь зенитных батарей военно-морской базы Пиллау. И вот одним из первых снарядов, разорвавшихся в ад строем нашей эскадрильи, был сбит самолет Михаила Мамуты.

Не забыть, как темно-зеленая машина моего друга, оставляя над голубым заливом дымный след, все дальше удалялась в сторону берега и наконец исчезла среди пятен прибрежной полосы. Никто из экипажа не покинул самолета. Потом узнали - запретил командир: не сгоришь в воздухе, утонешь в заливе. Миша почти вслепую посадил горящий самолет у Эльбинга, только что захваченного вашими войсками. И здесь, как зимой 1943 года под Жлобиным, повезло «святому» Мамуте, великолепному летчику. Все члены его экипажа остались целы.

В эти же дни 49-я и 70 я армии 2-го Белорусского фронта уже находились в 30-40 километрах от Сопота. Авиации предстояло расчистить для них путь к берегу Данцигской бухты через ту самую оборону немцев, которую мы с Ельсуковым разведали накануне. Командование 4-й воздушной армии эту задачу поручило частям 327-й бомбардировочной авиадивизии.

И вот наш полк взлетел на задание, а нас с Лайковым задержали на земле: экипажу предстояло лететь на разведку в район военно-морской базы Свинемюнде. Непривычное это состояние - оставаться на земле, когда твои товарищи уходят в бой. Однако делать было нечего, нас тоже ждала сложная работа.

Самолет уже стоял готовый к вылету, фотоаппараты были заряжены, бомбы подвешены. Мы ждали команды, и только механик Н. Мельчаков крутился вокруг машины: то потрет ее ветошью, то заглянет в колесные ниши - что-то там поправит. Хороший механик всегда найдет над чем потрудиться. Вот когда машина уйдет на задание, тогда механику делать нечего. Впрочем, это, пожалуй, не совсем так. Экипаж оставил землю, ушел навстречу неизвестности - тревог и беспокойств еще больше. Как поведет себя машина в воздухе, исправно ли будут работать двигатели, оборудование, приборы?… А самое главное, что заботит и гнетет душу механика, - вернутся ли его боевые друзья… Одна у механика дума: пусть будет изрешечена пулями и [183] осколками машина, пусть откажут хоть десять ее систем - все можно восстановить, исправить, только бы видеть экипаж на земле, поздравить ребят с успешным вылетом и опять, как сотни раз до этого - в мороз и стужу, на ветру и под палящим солнцем, загрубевшими от металла руками ввести боевую машину в строй и доложить: «Командир, все в порядке!»

У кандидата технических наук полковника Е. И. Вершинина, который в 1945 году был авиационным механиком в экипаже младшего лейтенанта А. Чернецкого, до сих пор видны рваные рубцы на подушечках пальцев - следы его неистовой заботы о боевой технике.

Дело было в Белостоке. Стоял сильный мороз. Перед выруливанием на старт Чернецкий замешкался. Шутка сказать - замешкался, ведь на взлете ломался боевой порядок двадцати семи машин! Вершинин взбежал тогда по стремянке к кабине летчика. «Ничего не вижу! - кричит Чернецкий. - Замерзло лобовое стекло». «Рули!» - кричит Вершинин. И тут многие стали свидетелями едва ли не циркового трюка: в клубах снежной пыли верхом на несущейся по рулежке машине работал механик Вершинин - голыми пальцами отдирал от лобового стекла ледяную корку. Женя забыл в эти минуты обо всем: об опасности свалиться под колеса рулящей машины, под острые лопасти винтов, о лютой стуже и невыносимой боли - всю дорогу к старту он скоблил ногтями неподатливый лед… Уже на старте Вершинин скатился по крылу на землю и забегал кругами, засовывая отмороженные пальцы в рот, за пазуху…