Те триста рассветов...

Берусь с уверенностью утверждать, что на фронте не было человека, не знавшего книги Островского «Как закалялась сталь». Я с радостью убеждался в этом на сотнях примеров. Да и могло ли быть иначе? Эта книга во всем отвечала настроениям моих сверстников, сражавшихся с фашизмом. На привлекательных образах она учила стойкости, мужеству, благородству, верности в дружбе, идейной чистоте. Десятки раз перечитывая страницы романа, я находил все больше поводов подражать Павке Корчагину, а поскольку знал, что главный герой романа не выдуманный, а подлинный - Николай Островский, с которым я лично соприкасался и которого боготворил, художественные образы книги были близки и понятны мне вдвойне.

В тот вечер я рассказывал боевым друзьям о Николае Островском до глубокой ночи. Вопросам, казалось, не будет [105] конца, и я без труда вспоминал события десятилетней давности.

…Шел трудный 1932 год, В стране царил голод. Страшно было видеть, как через Сочи шли на восток, к Новому Афону и дальше, в Грузию, тысячи изможденных, опухших от голода людей. Извращенная Сталиным ленинская идея кооперации в деревне привела к неисчислимым бедам. Гибли люди, вконец разваливалось хозяйство. Беженцы с Украины рассказывали, что домашних животных в селах не было. Все было съедено. Сейчас стало известно, что на Украине в 1932-1933 годах погибло от голода больше миллиона человек. Коллективизацию и ликвидацию кулачества осуществляли местные активисты, в основном люди неграмотные, умственно ограниченные и озлобленные. Раскулачивали семьи, которые никогда не пользовались наемным трудом и совсем не подходили к категории кулаков. Их выселяли из хат в морозы полураздетыми, забирали у них все имущество и одежду, усаживали на подводы и отправляли на железнодорожные станции. Многие в пути замерзали.

Мой отец, член партии с 1918 года, участник гражданской войны, комиссар бронепоезда, сидел в тюрьме по доносу за то, что высказал сомнение в правильности аграрной политики. А дедушка Игнат Иванович Вербицкий, мастер-краснодеревщик, великолепный садовод и любитель песенного народного искусства, был раскулачен и сослан в котласскую тайгу за то, что жил чище, лучше и порядочней, чем соседи. А раз лучше - значит, кулак…

Островского привезли на лечение в Сочи летом 1932 года. Его поместили в санаторий «Красная Москва», чтобы попытаться воздействовать на болезнь сероводородными источниками Мацесты. В те годы моя мама, чтобы прокормить семью, пошла работать подавальщицей - так тогда называли официанток - в тот же санаторий, а ее подруга Нина Александровна Якунина устроилась там санитаркой второго Корпуса, куда поместили больного Островского.

Жили мы на Батарейке двумя семьями - Якуниных и Пустоваловых, так было легче пережить голод и неустроенность того времени. Тогда еще мало кто из сочинцев, кроме этих двух женщин и близких Островского, знал, что он пишет книгу. В это трудно было поверить. Стоило взглянуть на больного, чтобы понять, в каком тяжелом, просто отчаянном положении находился этот двадцативосьмилетний молодой человек. Полный паралич, слепота, целый набор других болезней. Я часто видел, как приступы болей [106] судорогами сводили его вконец измученное тело, и много раз, забившись в угол, я лил горькие слезы отчаяния от того, что никто не мог помочь в эти минуты моему старшему другу.

Мама и Нина Александровна взялись добровольно ухаживать за больным, а вместе с ними и я, движимый острым интересом к человеку, который «пишет, ничего не видя», сблизился с Островским. Все чаще я стал ходить в его палату на втором этаже, рассказывать по его просьбе о своих мальчишечьих и пионерских делах и с удовольствием слушать его ровный доброжелательный голос, начисто лишенный менторского тона.

В те годы благодатный уголок русской земли, где мы жили, тоже не обошли страдания и горе: голод, лишения, аресты, разоренные семьи - все это мы испытали на себе. Но муки больного Островского, его безнадежное бедственное положение не шли ни в какое сравнение с нашими бедами. И здесь во всей силе и красоте раскрылось перед людьми его самое прекрасное человеческое качество - мужество. Может быть, именно это с особой силой и притягивало к нему людей.

Помню, как с первых же встреч с Николаем Алексеевичем начисто исчезло чувство, что я имею дело со смертельно больным, беспомощным человеком. Он был прост, доступен, весел и жаден к жизни. Мужество породило и укрепило в нем еще одну замечательную черту характера - оптимизм. Желание быть полезным людям, идти в ногу с жизнью, вера в правоту личных поступков, в лучшее будущее народа составляли как бы основу его существования. В «Красной Москве» этот парализованный, слепой человек стал центром людского притяжения. К нему шли не только ради любопытства, но и для того, чтобы получить ответы на мучившие всех вопросы. А их в то время было предостаточно.