Театр души

По рассказу пациента о его отношениях с матерью создавалось впечатление, что она полностью соответствует описанию родителя с двойными сообщениями: (например, мать говорит сыну-подрост-ку: «Пожалуйста, уходи и приходи когда хочешь; но если будешь так поступать, это меня убьет»). Такие родители иногда вызывают полный психический паралич у своих детей. Мне показалось, что пациент пытался создать конкретную репрезентацию неуязвимой «матери-языка», в которую нельзя проникнуть, но в то же время и отделаться от нее нельзя и надеяться.

Несколько недель спустя пациент принес еще одну фигуру: «доисторическое чудовище, состоящее из трех частей — головы, тела и хвоста». На голове, стоящей на одной ноге, были два шаровидных глаза и широко открытый рот, из которого росла рука. С одной стороны носа была пара ноздрей, из одной свешивался глаз, а из другой — коготь. Хвост был «вооружен бритвенно острым ножом и штопором... а тело было просто покрытым чешуей трубчатым соединением головы с хвостом». Эти элементы, под маской игры, дали осязаемое представление о том, как пациент воспринимает себя самого.

Следующий фрагмент сессии, записанный несколько месяцев спустя, показывает рост способности пациента репрезентировать и давать словесное выражение своей внутренней психической драме. Фантазия позволяет заглянуть вглубь его болезненных усилий подобрать слова, которые передали бы не только проблему с его образом своего тела, но и ее отношение к эдипальным конфликтам.

«Это история о фальшивом носе или, лучше сказать, о фальшивом фальшивом носе. Я играю в пьесе, а мои родители сидят в зале среди публики. Я должен покинуть сцену до второго акта, в котором мне надо надеть картонный нос, чтобы играть роль старика. Бутафор потерял фальшивый нос. Публика все больше волнуется и начинает топать ногами. Мать посылает отца выяснить, что я делаю за сценой.

Бутафор, видя, что идет мой отец, отрезает ему нос бритвенно острым ножом и дает его мне. Я надеваю его, не понимая, что это не настоящий «фальшивый» нос. Но когда я выхожу опять на сцену, все начинают визжать, потому что у меня по лицу течет кровь. Я стаскиваю фальшивый нос и вижу, что это нос моего собственного отца! Я бегу за кулисы, хватаю бутафора... (Здесь г-н Д. приходит в замешательство, ему трудно досказать свою фантазию до конца, но он заставляет себя продолжить.) ...э-э-э, ну, я беру острый нож и отрезаю ему пенис, затем колочу его головой о стену, пока его мозги не разлетаются...»

То, что он смог рассказать свою фантазию, было для Д. совершенно беспрецедентным событием и указывало, что теперь он может войти в контакт с детскими страхами и желаниями и придать им метафорическую форму, пусть даже и не слишком тонкую. (Во французском языке есть игра слов: «1е faux-nez qui est le nez qu’il me faut», означающая «фальшивый нос, который мне положен».) Этот фальшивый нос, метафора родительского пениса, в сознании пациента должен был быть восстановлен во плоти. В этом сценарии нет вытеснения, и присутствуют лишь немногие защитные психические механизмы. Этим он напоминает психотические фантазии, которые так часто открывают нам, что символический процесс нарушен. Но здесь мы имеем дело с поворотом событий вспять. Жестокие фантазии — признак не разрушения, а прогресса. Есть даже рудиментарное смещение на бутафора, который должен сыграть роль сына, задумавшего захватить отцовскую фаллическую власть, кастрировав его. В следующем акте тот же персонаж должен уже занять место сына в кастрации тела и ума, которая непременно должна последовать в наказание. Создается впечатление, что этот пациент вплоть до текущего момента мог «говорить» только посредством детской астмы и экземы, а «думать» или выражать аффект — насморком. Возможно, это форма архаичного психосоматического сообщения, использующая древний висцеральный мозг или ринэнцефалон (буквально означающий — «нос-мозг»). Архаичный мозг был связан с обонятельной способностью и главенствующей ролью запаха в отношении к другим, таким образом придавая особую важность означающему «нос» и его первичному отношению к самым ранним следам памяти о материнском теле, которое первично отыскивалось ребенком посредством обоняния.