Театр «Глобус»

– Ладно, не выдумывай. На премьерах всегда разная фигня случается. Оно так и должно быть. Дупа знает своё дело. Кстати, будет яркое зрелище.

– Почему?

– Потому что закупили массу пиротехники.

– Зачем?

– Дупа сказал, что есть хлопушки и какие-то свечи, бенгальные… а может, анальные, не знаю. Ладно, полезу наверх. Кстати, по телеку видел рекламу: "Анальные свечи Свежий Ветер – для тех, кто общается с людьми!"

Вадик упрыгал по коридору и пропал за поворотом, как укатившийся мяч. Затем навстречу проплыла важная и суровая Генриетта Аркадиевна. В театре у неё неприступный вид – надменная скала. Она обдала Крата густыми, как патока, духами. (Женщины надеются пахнуть счастьем.) Она отлучается из кассы только в туалет.

Ноги вынесли Крата на сцену. Голенастая Гавриловна только что закончила пылесосить измученные гвоздями и декорациями доски. Ушла, панибратски катя за хобот пылесос, который верно постукивал за нею колёсиками. Всё стихло. Пока ещё сцена отгорожена от зала плотным занавесом и напоминает спальню, куда посторонним скоро будет разрешено смотреть. Вадик наверху звякнул железными шторками – на сцену упал световой круг. Два монтажёра вкатили больничную койку, уже застеленную. Один из них на ней посидел, покачался: "Не звучит". В конусе фонаря мерцали галактики пылинок, вне конуса была равномерная полутьма, ограниченная занавесом. "Вселенная – загадочная вещь", – по-детски ощутил Крат. Сверху Вадик что-то крикнул.

– Что?

– Могу поставить синий или зелёный фильтр, тогда лицо на подушке будет офигенно потустороннее. Ну-ка ляг!

Крат полежал на кровати, щурясь против луча. Сначала на глаза падал синий свет, потом зелёный. Вадик хихикал наверху, как подлый божок. Потом пришла Лидочка Жмурова. Он увидел её, и душа к ней примагнитилась, вытянулась в её сторону. Лидочка проверила разъезд занавеса, включила и выключила полное сценическое освещение. Крат поднялся с кровати и, скрывая растерянность, попытался вызнать у Лидочки, что ей известно о сценическом действии.

– Тебе должно быть известно больше, а я что… буду исполнять приказы режиссёра по ходу пьесы, – она села за пульт и потрясла наушниками; перед нею торчал из стола маленький микрофон на гибкой ножке, она подула в него, и в театре загудел ураган.

– Раз, раз… удивительно – работает! Послушай, Крат, можно я тебе скажу личную вещь? Мне сегодня сделали предложение.

– Вижу, ты прямо светишься. Кто сей претендент на счастье?

– Сын Рубенса, Анатоль. Он вчера из Парижа прилетел. Обтесался там, ну такой галантный!

– Галантность придумали развратники, чтобы лестью заполучать женщин, – негалантно заметил Крат, но она не обратила внимания.

– Анатоль говорит, что там не девушки, а менструозные монстры, так и ляпнул. Хочет забрать меня с собой.

Лидочка по-детски поднесла ногти к зубам и приподняла плечи. Милое, невинное создание!

– Лидочка, ты – фея, не покидай нас, мы без тебя вконец озвереем.

– Но ты же не делаешь мне предложение, – она пытливо посмотрела на него, сузив глаза.

– Я для тебя старый.

– А сколько тебе?

– Сорок.

– А мне двадцать. Вот они, – шепнула и снова села за пульт, гладкими пальчиками трогая кнопки.

Из-за боковой кулисы на сцену вышел продюсер и финансист, коммерческий директор театра, низенький Феникс Рубенс; следом вынырнул развязный и самовлюблённый Анатоль, сын Рубенса.

Рубенс молча пожал Крату руку. Анатоль повернулся на каблуке и обратился к Лидочке.

– Смотри-ка, не нам ли с тобой кроватку поставили? Только прожектор надо отключить, – захихикал он, а Лидочка даже не потупилась, напротив, заблестела беличьими глазами.

Крат впервые видел юного А. Рубенса. С его таинственным, прославленным отцом он встречался несколько раз, правда, без слов. Рубенс вообще не произнёс при нём ни единой фразы. Его молчаливость объяснялась, по мнению женщин, выдающимся интеллектом: общаться с обыкновенными людьми гению нет смысла. Даже в толпе Феникс Рубенс умудрялся стоять особняком, ни на кого не глядя, тогда как его поедали глазами. Трудно не смотреть на того, чьим именем называется театральный сбор – "фенички"! Выражение "срубить фенички" тоже порождено его именами Рубенс и Феникс. В изысканной одежде, в замшевой обуви с блестящими пряжками, в парчовом галстуке с алмазной булавкой, он являл собой помесь эльфа и лавочника. Для чистокровного эльфа у него были грубоваты черты и слишком толстые брови. Голову он всегда держал высоко, и кто-то видел на его голове, когда он гулял в парке, изумрудный берет, расшитый золотым шнуром. К изысканному наряду и впрямь не стоит примешивать речь, дабы не портить дорогих впечатлений.

Сын его сразу показался Крату записным повесой. Нахально-смазливая физиономия и липкий взор должны без труда открывать замочки женских сердец. И сразу можно было угадать в нём знатока дресс-кода: педанта брюк, тонкого колориста носков.

Лидочка миловидно светилась в своём тёмном уголке; Анатоль её заслонил, слишком близко подойдя к ней. Старший Рубенс неслышно канул в темноту за кулисой.