Театр китового уса

– Вы рисовали декорации? – говорит Кристабель, а затем оборачивается к Дигби с приподнятыми бровями.

Дигби изучает ее выражение, пока не находит в нем что-то, что заставляет его быстро кивнуть.

Кристабель поворачивается к Тарасу и говорит голосом чуть громче, чем обычно:

– Мы часто обсуждали возможность постановки настоящего спектакля в Чилкомбе. Многие выказывали интерес.

– Очень многие, – добавляет Дигби.

Кристабель продолжает:

– Но было крайне трудно подыскать подходящего художника. Здесь. В деревне.

Уголок бороды Тараса вздергивается.

– Ты полагаешь, что я смогу нарисовать тебе декорации?

– О, давай поставим спектакль, – кричит модель из амбара. – Будет веселуха.

– Театр – не, как ты говоришь, веселуха. Это искусство, – говорит Тарас.

– Я до смерти хочу сыграть в настоящем спектакле, мистер Тарас, – говорит Дигби, подпрыгивая от возбуждения.

– Мама будет в восторге, если мы поставим спектакль, на который все придут, – говорит Ов.

Тарас улыбается.

– Хитрая мисс Флоренс, ты права. Леди Розалинда приютила меня как бродячего кота в надежде, что родится великое искусство. Мы не можем ее разочаровать.

Филли – это Филли лежит на груде соломы, завернутая в простыню, – кричит:

– Из нас выйдет отличная труппа! Я всегда хотела сыграть датчанина.

Хилли, выходящая из домика в мужской рубашке, передает Тарасу бокал и говорит прохладным тоном:

– Датчанина? Или даму в молчании?

– Не шепчи, дорогая, – говорит Филли, поправляя простыню.

– Поскольку Филиппа Фенвик не шепчет, не так ли? – говорит Хилли.

– Достаточно, – строго говорит Тарас, хотя и обнимает Хилли за талию и ласково поглаживает ее рукой, держащей кисть. Позади них женщина со шваброй выплескивает ведро грязной воды в гортензии.

Хилли говорит:

– Я подозреваю, что Розалинда захочет сыграть главную роль, едва услышав, что будет шоу.

– Розалинда не умеет играть, – говорит Кристабель.

– О, думаю, умеет, – отвечает Хилли.

– Какую мы поставим пьесу, Тарас? – кричит Филли. – «Ромео и Джульетту»?

Тарас оборачивается к детям.

– Кристабелла, скажи мне. У тебя есть любимая история? Та, что ты рассказываешь себе в постели перед сном. Я был одиноким ребенком на чердаке. Я знаю, каково это – рассказывать себе истории.

Кристабель долго не думает.

– «Илиада». Я рассказываю ее и Дигби с Ов.

– Идеально, – говорит Тарас. – Мы создадим тебе Трою и деревянную лошадь, в которой ты сможешь спрятаться.

Кристабель так довольна этим поворотом, что умудряется удержаться от напоминания, что троянская лошадь вообще-то появляется не в «Илиаде», а в другой великой работе Гомера, «Одиссее», но не может совсем промолчать, поэтому отходит в сторону и тихим голосом быстро выдает поправку запутавшейся Ов.

– Деревянная лошадь что? – говорит Ов.

– На холме неподалеку отсюда есть большое изображение лошади, – говорит Тарасу Дигби, – из мела. Ее сделали для короля. Но король рассердился, потому что на ней он скакал от моря, а должен был скакать к нему. Поэтому бедняга, что нарисовал ее, повесился на дереве.

– Бетти говорит, что его призрак по сей день бродит по лесам, – добавляет Ов.

Тарас смеется – звук похож на тюлений рев.

– Художники и патроны. Эти истории не всегда хорошо заканчиваются. Постараемся не расстраивать леди Розалинду. Я не жажду свисать с дерева. – Он поворачивается к холсту и рисует силуэт лошади на одном из холмов. Дети в восторге от того, что их разговор так беззаботно оказался в его работе.

– Мы будем изо всех сил трудиться над постановкой, мистер Тарас, – говорит Кристабель, сжимая ладони в кулаки и упирая их в бедра.

– Какое веселье, – говорит Хилли ровным, как поверхность пруда, голосом.

Филли вздымается с тюков сена.

– Хилли, у тебя будет сигаретка? Мои все кончились.

Тарас разворачивается, размахивая кистью.

– Я тебя не отпускал, – кричит он, – назад, назад, назад, назад, назад, назад, назад! – Голос у него настолько громкий, что дети подпрыгивают, но они никогда не видели художника за работой и решают, что это часть процесса.

Тарас снова тычет кистью в холст, будто дети разом исчезли. Отсутствие интереса к ним означает, что они могут толком разглядеть его – своего первого настоящего художника. Спереди он внушает трепет: черные глаза, драматичная борода. Но со спины он работящий и вытянутый. В нем есть какая-то воздушность, скопление мяса поверх мускулов, и его мощные руки свисают как окорока в витрине мясницкой лавки. Если спереди Тарас – художник-шоумен, то спина показывает природу грузчика-рабочего – труд, на котором выстроено искусство. Вместе они создают впечатление кого-то вроде циркового силача.

Ов показывает на картину и шепчет:

– Это должна быть мисс Филли? У нее нет ног.

Тарас говорит:

– Хочешь ног? И машина может сделать ноги. Искусство приходит изнутри. Из снов.

– «Мы созданы из вещества того же, что наши сны»[22], – цитирует Кристабель.

Тарас кивает.

– Ты понимаешь. Остальные? Пш. Теперь я должен работать. – Он отмахивается от них.