Театр китового уса

Колокольчики тянутся, насколько детям хватает глаз, а ряды буков – и взмывающие ввысь вертикали стволов, и тянущиеся вдаль диагонали рядов – повторяются и пересекаются, пока глаза не устают следить за ними. Точка схода исчезает, четкое становится нечетким, а деревья превращаются в бесконечную стену. Сквозь них ничего не видно. То, что за деревьями есть мир, кажется сомнительным. Только лес и лесная тишина. Кристабель представляет, что среди деревьев прячутся Робин Гуд и его славные товарищи, думает о крестьянских воинах Вандеи, что могли так тихо сливаться с подлеском, что будто растворялись в нем.

Они спускаются по тропинке к старому домику на границе поместья, где поселился со своей свитой Тарас. Бетти часто предупреждала их об опасности загадочных джентльменов, что бродят по лесам фейских колокольчиков, но они хотят увидеть Тараса за лесом и надеются, что это безопасно. Кристабель слабо верит в рассказы о феях, особенно в дневные часы, хотя Ов втайне надеется встретить кого-нибудь волшебного – Пака или Титанию, – а Дигби порадовался бы кому угодно.

Дети идут в молчаливой процессии, выстроившись по росту: нахмурившаяся Кристабель в авангарде, Ов накручивает на палец локон спиралькой, Дигби задумчиво поглядывает по сторонам. Девочки одеты в простые хлопковые платья; Дигби в шорты, рубашку и плащ из кухонного полотенца. На всех высокие посеревшие носки, съехавшие гармошкой по бледным ногам, и удобные сапожки на шнуровке. Ов сдвинула со лба соломенную шляпу от солнца, и теперь она болтается на спине на желтых лентах. Шляпа Кристабель висит на кусте в полумиле к дому. Она заменила ее платком, по-пиратски скрученным. С собой она несет палку, чтобы оббивать кусты, и дедушкин нож – делать засечки на стволах деревьев.

Только Кристабель начинает задумываться, не суждено ли им до смертного одра идти сквозь колокольчики, как замечает, что ствол, на котором она делает засечку, – не бука, но цветущего боярышника, что отмечает неровную границу леса. Трио выходит на открытый солнечный свет с чувством облегчения и меньшим, тихим чувством потери. Деревья смыкаются позади. Кристабель, знакомая с их изменчивой натурой, складывает несколько камней у корней боярышника, чтобы не потерять путь обратно.

* * *

Они следуют по травянистой тропинке, что ведет к коттеджу, который стоял в запустении с тех пор, как последние арендаторы съехали в поисках более оплачиваемой работы. Он спрятан в локте залива, где Сил-Хэд спускается к морю, в нескольких сотнях ярдов на восток от кита. Жимолость захватила крыльцо, а окна первого этажа заросли мальвами и гортензиями. На стенах греют крылышки бабочки, а чайки с руганью прыгают по крыше, вырывая из нее солому. Это дом флоры и фауны; наполовину захваченный, наполовину живой.

Напротив коттеджа старый каменный амбар с соломенной крышей и распахнутыми деревянными дверьми. Внутри Тарас – босой, в заляпанном краской комбинезоне, с палеткой в руках, он увлеченно рисует на трехфутовом холсте, прислоненном к перевернутой кастрюле для лобстеров. Детям видно – то ли Хилли, то ли Филли, замотанная в простыню, лежит на сене в тени.

Между амбаром и коттеджем без устали бегают дикие дети, которых они видели на пляже, теперь одетые в беспорядочный набор взрослой одежды – вышитую блузку, жилет, резиновые рыбацкие сапоги. Они кричат друг на друга на смеси французского и других незнакомых языков. Темноволосая женщина в косынке время от времени выглядывает из домика, чтобы прикрикнуть на детей и потрясти метлой – будто сердитая кукушка из часов; Тарас периодически поворачивается рявкнуть на них на русском. Во время одного из таких взрывов он и замечает Сигрейвов.

– Ах, Кристабелла! Неужели ты пришла спасти меня от этих ужасных людей, которые не знают, как держать рот на замке, когда работает великий художник? – говорит он.

На холсте дети видят грубую фигуру и зеленые холмы, нарисованные просто, будто ребенком – одна изогнутая линия поверх другой. Все радостно раскрашено и расплющено. Совсем не похоже на картины, что висят в Чилкомбе, с мускулистыми лошадьми и эпическими горизонтами.

Кристабель подходит ближе, стаскивая головной убор из платка и кивая дикарям. Один из самых маленьких – кажется, девочка – улыбается в ответ, за что ее тут же бьет по руке бегущий мимо дикарь побольше. Ребенок перестает улыбаться, но не плачет.

– Боже, это, наверное, было больно, – морщась, говорит Ов. – Не похоже, чтобы у них была няня.

– Вон у того жаба, – говорит Дигби.

– Они играют. Это сказка, я не помню какая, – говорит Тарас. Он кричит что-то на русском, и дети убегают в сторону пляжа.

– Мы тоже так притворяемся, – говорит Дигби. – Притворяться мне нравится больше всего.

– Всем детям нравится театр, – говорит Тарас, проводя кистью по холсту.

– Мы никогда не бывали в настоящем театре, мистер Тарас, – говорит Ов, – но у нас есть отличный картонный.

Тарас кивает.

– В Париже я рисовал декорации для театров ради пропитания. Ложь! Я рисовал ради выпивки. Затем я прятался за кулисами и смотрел постановки.