Театр на Арбатской площади

— А кому сбитня… Горячего, имбирного, медового! За кружку — полушку! За две кружки — две полушки! А три — задарма, ежели деньги на бочку! Налетай, набегай, забирай…

И тут увидела Санька: на голос Федьки со всех сторон стали сходиться люди. Бог ты мой, да люди ли? В белых длинных одеждах, в каких никто никогда сроду не ходит. Лица же у всех размалёваны — страхота! Да не румянами, не белилами, а жёлтой, синей, серой краской. Один чуднее другого. Свят, свят, свят, не черти ли из преисподней? Куда же Федька её привёл?

Но люди, которые подходили и справа и слева, окружив Федю со всех сторон, были обыкновенными людьми. Сбитень пили, похваливали, просили ещё наливать. И голоса у всех были людские:

— А ну-ка, Феденька, ещё…

— Хорош, хорош сбитень! Удался…

— Налей-ка, надо перед началом орган промочить.

— Вовремя явился… А почему вчера не был?

— Он знает, когда являться, своего не упустит. Вчера французский был спектакль, они сбитня не пьют.

— Налей, Фёдор, друг любезный! Твой напиток подобен нектару! Эх…

Федя наливал каждому, на всякое слово отшучивался, а сам нет-нет да и глянет на Саню: видишь, мол, как меня тут знают? За своего почитают.

Это Санька и сама видела: Фёдор был на своём месте. Всем знаком. Но ещё заметила Санька и другое: каждому Федя наливал дополна, иной раз до того щедро, что и через край. Не помышлял, чтобы кому-нибудь не долить. А иному и совсем давал без денег.

— Ты уж прости, Феденька, опять ни гроша, а пить до смерти охота!..

— Ладно, когда будет, отдашь.

И Санька одобряла такое поведение. Не сквалыга парень. Саня тоже никогда не была жадной.

Однако по всему было видно, что Фёдор торопится распродать свой сбитень. Куда-то, видно, спешит. То и дело приговаривал:

— Поспеем ли? В раёк ведь лезть… Высоконько!

Раёк? Ещё одно словцо непонятное. Непонятное, а любопытное. Куда же ему лезть придётся? О том, что и ей, Саньке, придётся лезть в этот самый непонятный раёк, об этом у неё пока и в мыслях не было.

С одним из актёров Федя вступил в разговор. Перекинулся несколькими фразами. Поглядывал на Саньку, как бы похваляясь: видишь, каков я! Много чего знаю…

— Нынче не трагедия ли господина Озерова?

— Его-с! «Эдипа в Афинах» будем представлять.

— А в первой роли не господин ли Плавильщиков?

— Он самый, Пётр Алексеевич!

Вдруг Фёдор наклонился к самому Санькиному уху. Прошептал:

— Сам идёт…

— Кто? — шёпотом переспросила Санька.

— Первый наш московский трагик — Пётр Алексеевич Плавильщиков.

Мимо, тяжело ступая, прошёл старик. Был он с седой бородой (борода-то была привязанная, но этого Санька не поняла), с седыми длинными волосами (и на голове его был парик, но и об этом Саня тоже не догадалась). Белые его одежды свободными складками ниспадали с плеч до самых ног. На ногах были сандалии с прикреплёнными вокруг щиколоток ремешками.

Только в этом проходившем мимо старце в чудном белом одеянии Санька не признала и не могла признать того барина, которому давеча на Тверском бульваре вернула кошелёк, за что была щедро награждена серебряной полтиной.

Глава восьмая О том, как Санька смотрела трагедию Озерова «Эдип в Афинах»

Наконец Фёдор сказал:

— Всё. Закрываем торговлю. Скоро начнётся, надобно поспешать. — И прибавил, поболтав в чайнике остатком сбитня: — Да тут на донышке осталась самая малость, потом сами допьём! — И, уже обращаясь к Сане, проговорил: — Теперь полезем с тобой в раёк.

Санька удивилась несказанно:

— Со мной?! Да ты что…

— Неужто не желаешь поглядеть представление про царя Эдипа?

Хотеть-то Саньке очень хотелось, а домой? О господи! Опустив глаза, она в нерешительности теребила, мяла, перебирала пальцами бахрому своего пунцового полушалка.

Потом шёпотом спросила, подняв на Фёдора покорные глаза:

— И это с собой потащим? — Она показала на пустые из-под сбитня чайники и глиняные кружки.

— Разве можно? В храм Мельпомены? — чуть ли не с ужасом, хоть и весело вскричал Фёдор.

— В чей, в чей храм? — опять не поняла Санька. — В чей, говоришь?

Федя не стал объяснять. Сказал:

— Ладно, сама увидишь, — и засунул всё своё торговое снаряжение за какие-то размалёванные холсты.

— А как утащут? — спросила Санька. — Прибьёт тебя хозяин.

— Хозяин у меня хороший, не прибьёт. Да и цело будет. Кому сие нужно. Полезли в раёк.

Какими-то непонятными тёмными закоулками Федя провёл Саню к крутой и очень узкой лесенке, которая винтом закручивалась вверх. Куда? В тот самый раёк, надо думать… Санька не стала допытываться. А Федя, видно, частенько тут бывал и хорошо знал эти места.

— Скорей, — поторапливал он Саньку. — Не отставай…

Саньке казалось, конца не будет этим скрипучим, еле освещённым ступеням. Думала: куда только Фёдор меня тащит и куда я, оглашенная, за ним лезу? Небось к богу в рай и то легче попасть, чем в какой-то здешний раёк!

Однако не отставала. Лезла, шагала со ступеньки на ступеньку, со ступеньки на ступеньку…