Театр на Арбатской площади

А откуда-то сверху, а может, и снизу, а может, слева, а скорее всего отовсюду и всё громче и громче доносился какой-то непонятный гул. Словно бы ветер разгулялся по вершинам огромных деревьев, и деревья эти, раскачиваясь из стороны в сторону, непрестанно и протяжно шумели.

А Федя ей хоть полушёпотом, однако сердито:

— Ползёшь, чисто улитка… Увертюра началась, слышишь?

Опять непонятное слово! У-вер-тю-ра… Господи, да что ж это такое? Язык сломаешь, пока выговоришь!

Санька с поспешностью устремилась вверх по лестнице.

Что и говорить — сумбур, сумятица, неразбериха царили сейчас в Санькиной голове. Из того мира, где всё было ей ясно и понятно, где на смену весне приходило лето, а вслед за летом шла осень и зима, где весной нельзя было упустить денёчка и надобно было побыстрее вскопать батюшкин огород, посадить репу, горох, посадить чеснок, да лук, да иные овощи, а летом за ними ухаживать — поливать и полоть, а по осени собирать и везти в базарный день на продажу, из того ясного и понятного мира Санька внезапно переместилась в иной мир, где для неё одно было непонятнее другого.

У-вер-тю-ра… Надо же придумать этакое слово!

Наконец долезли. Дальше было некуда. Они находились наверху, почти под самым потолком. А перед ними спина к спине, плечом к плечу стояли люди. Так тесно стояли, что из-за их спин нельзя было разглядеть, что делается впереди. И всё больше, успела заметить Санька, находились тут из сословия мещанского или мастеровые, а благородных, какие на Арбатской площади вылезали из карет, тех вовсе не было.

— Теперь вперёд будем пробираться, — шёпотом через плечо кинул ей Фёдор.

Вперёд? Куда же вперёд-то, думала Санька, чувствуя себя дура дурой. Впереди ведь сплошняком стоят. Не по головам же по ихним шагать?

Но Федя, чуть пригнувшись, заработал локтями и плечами. И стеной стоявшие люди невольно раздвигались и давали ему дорогу. Хоть на него сыпалась брань, иной раз и тумаки, Фёдор ни на что не обращал внимания. Знай себе лез да лез вперёд. А Саньке что оставалось делать? Знала: нипочём ей нельзя оторваться от Феди. Без Феди прямая ей здесь погибель.

Уже немного…

И ещё чуток…

Долезли!

И Санька невольно ахнула: перед её глазами разверзлось огромное, глубокое пространство, полное света, людей, музыки и громкого гула человеческих голосов, теперь уже ничуть не похожего на гул деревьев, раскачиваемых ветром.

— Феденька, — чуть слышно прошептала она, — да что же это?

А Фёдор, поглядев на Саньку через плечо, с торжеством ответил:

— Теперь видишь, каков храм Мельпомены?

Арбатский театр, куда так нежданно-негаданно попала Санька, был похож на все театры, которые строились в те времена в России и по всей Европе. Пышно убранный зрительный зал напоминал своей овальной формой огромную подкову. Овал этой подковы был замкнут сценой, которую закрывал занавес. А на занавесе, как полагалось в то время, было изображение трёх муз: Мельпомены — музы трагедии, Талии — музы комедии и Терпсихоры — музы пения и танцев. У одной в руке была маска трагическая, у второй — комическая, а муза пения и танцев перебирала пальцами струны лиры.

По всему овалу зрительного зала, начиная с партера, ярусами тянулись ложи. Нижние назывались ложи бенуар, затем шли ложи первого яруса, второго яруса, а над всеми ярусами и ложами, почти под потолком, находился последний ярус, тесная галерея, где зрители стоя смотрели спектакли. Галерейка рта и получила наименование «раёк».

Перед сценой находился оркестр. Даже если шла трагедия, драма и комедия, перед началом спектакля музыканты играли увертюру, а между действиями были обязательны оркестровые пьесы.

Храм Мельпомены…

Так вот он каков!

Санька с восхищением взирала на красоту этого храма, который ничуть не походил на тот храм, куда она с отцом, мачехой и сестрицами ходила молиться богу. Вот разве только красивое круглое паникадило со множеством зажжённых свечей, оно было похоже на церковное. Да и то нет! Хоть и спускалось с потолка, да было сплошь увешано прозрачными стекляшками, вроде ледяных сосулек, какие свисают по краям кровли, когда ранней весной начинает припекать солнце. И стекляшки здесь, сверкая разноцветными искорками, играючи и веселясь, ударялись друг о дружку и нежно позванивали.

А за бархатными перильцами сидели нарядные барыни. Все с голыми плечами, с голыми руками. От жары, а может, так полагалось, то и дело опахивали себя распрекрасными махальцами с перьями заморских птиц. А мужчины, и старые и молодые, весьма разнаряженные, те подносили то к одному глазу, то к другому небольшие трубочки и глядели сквозь них и туда и сюда, и во все стороны.

Сколько лет прожила Санька на этом свете, а такого не случалось видеть. Чудеса — да и только!