Театр на Арбатской площади

— Не хочешь, и не надобно. А знаешь, в комедии о чём говорится? О лихоимстве да о взяточничестве. Ещё при покойном императоре Павле, царствие ему небесное, комедия была написана. Как узнал об этом сочинении император, вошёл в такой гнев — страх передать! Затопал ногами, царствие ему небесное, разорался и приказал немедля схватить сочинителя Капниста — и в Сибирь его на веки вечные. Однако после обильной трапезы и возлияния гнев его маленько поостыл, и пришло ему в голову новое: велел показать себе комедию в Эрмитажном театре. Согнали актёров. Начали. А театр пустёхонек, никого. Один император во всём зрительном зале. Мы все — а я тогда тоже суфлировал — чуть ума не решились со страху. Ну как и нас всех следом за сочинителем упекут в Сибирь? Однако же после первого акта их величество вскочили с кресел и крикнули: «Вернуть его, вернуть тотчас же!» Тут послан был фельдъегерь вдогонку за несчастным сочинителем, чтобы обратно того в Санкт-Петербург доставить. А комедию их величество досмотрели всю до конца, в ладоши хлопали, смеялись… И такое иной раз случается, моя красавица, да весьма, весьма редко.

Затем Степан Акимыч, уходя, пробормотал:

— Ловко это у неё получилось-то! — и вполголоса стал напевать:

На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать? Брать, брать!

Санька осталась одна. Смотрела опять в оконце, и снова последний луч вечернего солнца повис на золотом кресте недалёкой колокольни. Повисел-повисел да и погас.

«Что ж это такое? — думала она о театре. — Неужто так завлекает народ, что остаётся человек приверженный к нему до самой старости… Чудеса!»

Потом ей стало скучно, пожалела, что не пошла с дедушкой Акимычем поглядеть на комедию. Название какое понятное — «Ябеда»… Опять вспомнила куплетец. Пропела его.

Потом подумала: всё же хорошо, что не пошла комедию глядеть! А ну как наткнулась бы ненароком на этого самого ирода — Федьку? Ведь говорил, что каждый день приносит актёрам сбитень. Ещё станет думать, будто она, Санька, за ним по пятам ходит.

А откуда-то издалека сюда, в каморку, доносилась музыка, слышались голоса, смех… И опять Саньке казалось, словно буйный ветер теребит и раскачивает в лесу сосны и гул от этого ветра разносится по всему белому свету.

С тем буйным ветром в голове да в мыслях и уснула. Не раздеваясь, прикорнула прямо на скамейке. Лишь скинула с ног сапожки на неудобном каблучке…

Глава вторая О том, как Санька льёт слёзы и не знает, что ей делать

Дня три Санька была сама не своя. То плакала, то улыбалась. То сидела сложа руки, а то хваталась за веник и давай мести пол. Или ещё что-нибудь делала. Иногда горевала, то вновь почему-то радовалась. И тогда её блестящие глаза смеялись, а на щеках играли весёлые ямочки.

Степан Акимыч, незаметно поглядывая на Саньку, понимал, что творится с девчонкой, но виду не подавал. А всё развлекал её, рассказывал всяческие истории. Историй же он знал множество, одну затейливее другой.

И Санька, слушая их, недоумевала: как же всё у него в голове помещаются и не перепутаются?

Уходя же к вечеру в суфлёрскую будку, всякий раз звал Саньку с собой: «Может, посмотришь, сударушка, на Силу Николаевича Сандунова? Он в мольеровской комедии плута Скапена играет. Отменный актёр!»

Но Санька неизменно отказывалась. Сидела впотьмах одна-одинёшенька, думала свою невесёлую думу: как быть ей дальше? Нет, домой она всё равно не пойдёт, но здесь надолго ли ей можно остаться?

За эти дни Степан Акимыч частенько восклицал одни и те же слова: «Всё не идёт да не идёт! Ах, право слово, какая же!..»

И Санька понимала, что ждёт не дождётся он внучку. Но почему он так её ждёт? Просто так или из-за неё, из-за Саньки? Об этом допытываться вроде бы ей не пристало. Ей же важно было одно: знает ли Анюта, что она теперь здесь, у дедушки, и как будет о сём предмете судить? И потому тоже ждала её с нетерпением.

Поутру на четвёртый день дверь в каморку — нараспашку, и наконец влетела Анюточка. Совсем не удивилась, увидав здесь Саньку. Только покосилась на неё да, может, чуть попристальнее задержала свой взгляд на её лице. И Санька тут же поняла, что дедушка Акимыч успел побывать у внучки и уведомил её, что живёт-де у него теперь приблудная девчонка. Но как об этом думает Анюта, это пока было непонятно. Непонятно было и как к этому отнесётся…

Анюточка же прямо с порога давай говорить, обращаясь всё больше к своему дедушке, лишь изредка бросая мимолётные взгляды на Саньку:

— Бонжур, бонжур, бонжур! Я к вам, гран пер, с новостью…

И пошла лопотать, сыпать горошком. А что говорила — не разберёшь! Иные слова будто и знакомые, да всё равно выговаривает на чужеземный манер: и гнусавит, и картавит, и в нос тянет. Видно, хочет, чтобы она, Санька, ничего не понимала, а поскорее убралась бы восвояси.

Радуясь приходу внучки и любуясь ею, Степан Акимыч прикинулся сердитым.

— Ты бы потише, душа моя, говорила. За твоим язычком разве угонишься? Ну чего ты сейчас объясняла, чего?