Театр нашей жизни. Для тех, кто любит думать

Два месяца мы с отцом почти не встречались. Он мне почти не звонил, а я, зная, что он пишет о войне, думал, что это своего рода по-хорошему творческий запой, и почти не звонил. Столько лет человек писал не то, что хотел, но то, что было нужно, а теперь, когда есть возможность выплеснуть на бумагу все наболевшее, уже каждая минута дорога. Когда выходишь на что-то свое, перед тобой открываются новые миры, целая Вселенная. Беспокоил меня только его голос. Вначале энергичный, бодрый, а потом напряженный, теряющий звонкость и прежний блеск.

Последнюю неделю он вообще не звонил и на мои звонки не отвечал. Я приехал, чтобы узнать, что случилось. На столе стояла бутылка водки, отец мрачнее тучи сидел среди всяких старых газет, журналов и листов бумаги.

Я попытался пошутить. Вспомнил Шекспира:

«Твое лицо, как лист заглавный книги,
Трагическую повесть предвещает.
Так берег выглядит, когда оставил
На нем следы набег мятежных волн…»

«Какой там к черту берег! – взорвался отец, – какие следы волн…. Все коту под хвост, у меня ничего не выходит, ничего, ничего, серятина какая-то… Все эти годы думал: стоит мне освободиться от текучки, только сесть за бумагу, и все пойдет само собой… Ни черта ничего не идет!»

«Но ты же все видел своими глазами, ничего не надо выдумывать, ты же все помнишь. Или ты все забыл?» — пытался я понять.

«Помнить помню, – отец выглядел потухшим и беспомощным, – Да написать ничего не могу. Все не то, все не так, все фальшиво. Эта треклятая работа из меня все высосала, превратила в автомат, отучила писать по-человечески…»

Это была трагедия. Человек всю жизнь откладывал на потом свою мечту, надеясь, что талант никуда не денется. И, как только представится возможность, все вернется на круги своя, он снова начнет писать инсценировки, ставить по ним спектакли, ничуть не хуже, а, может, и лучше, чем Равенских в Малом театре, Ефремов во МХАТе или даже Товстоногов в ленинградском БДТ. А теперь, оказывается, все это была иллюзия, самообман, призрачная надежда на талант, которого уже нет…

Два часа еще мы с отцом обсуждали то, что произошло. А произошло то, что два месяца пытаясь что-то написать, он понял, что ничего уже не может и ему остается только как Лаврецкому, герою романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» сказать себе:

«Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!»

И действительно, он прожил еще несколько лет, но жизнь его уже не радовала, наоборот, вызывала скуку, раздражение, даже озлобление. Тем более, что вскоре исчезла страна и были поруганы идеи, ради которых он отказался от своего таланта…

Да, несбывшееся, будучи мечтой, может в юности ярко освещать жизнь. А потом подогревать ее воспоминаниями о собственном таланте, тешить душу мыслью, что все может сбыться. Но осознание, что талант растрачен и ничего уже не вернуть… право, лучше бы оно никогда никому не приходило…

IV. Театр мысли Иммануила Канта

То, что наша жизнь – театр, то есть какие-то моменты нашей жизни превращаются в театр, в обряд, в ритуальные повторяющиеся действия, производимые с воодушевлением, мы этого почти не замечаем, не фиксируем на этом внимания. И потому живем, как будто не сами управляем своей жизнью, а кто-то за нас. А мы только послушные исполнители. Но есть люди, которые замечают, фиксируют и даже сами выстраивают такие моменты, поднимая свою жизнь над стихийным калейдоскопом событий, становясь режиссерами собственной жизни. Например, немецкий философ Эммануил Кант (1724–1804).

Что мы знаем о Канте? То, что это один из классиков немецкой философии, написавший свою знаменитую «Критику чистого разума», живший уже в далеком от нас XVIII веке и сказавший однажды фразу, которую кто только теперь не повторяет: «Больше всего меня поражают две вещи: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас».