Театр незабываемой застойной поры

– Есть розовое игристое… – официант строчил в блокноте. – Полусладкое.

– Давайте!

– Плитка шоколада, – продолжил за него официант. Скосил глаза на Юлию. – Кофе на десерт, фрукты…

– Замечательно!

– Кажется, собирались есть мороженое, – усмехнулась она, когда официант исчез. – И слушать джаз.

– Будет и джаз и мороженое, – он ослабил галстучную удавку на шее. – Кстати. Друзья зовут меня Алексей. Некоторые даже Леша.

Она залилась краской:

– Запомню.

… Вечер был в разгаре, ресторан переполнен, между столиками сновали с подносами официанты, летели под веселые возгласы в потолок пробки из-под шампанского. В полуприкрытую портьерой дверь, возле которой дежурил швейцар в форменной фуражке, заглядывала временами чья-то голова из томившейся в коридоре очереди – казанцы жаждали приобщиться к поносимой с газетных страниц и по радио заокеанской музыке с ее томительной негой, сумасшедшими ритмами, сногсшибательными исполнителями-кудесниками в переливавшихся серебряными нитями пиджаках, не игравшими, нет! – колдовавшими вместе и порознь на инструментах, напоминавших экзотических химер, страстно и нежно поющих, басящих, хрипящих, дико хохочущих, рыдающих, срывающихся в бездну, взмывающих стремительно ввысь под оглушительные раскаты барабанов и медных тарелок ударника, рассыпающихся на фрагменты, вновь собирающихся как в калейдоскопе разноцветными стеклышками, дразнящих слух ступенчатыми синкопами, уводящими бесконечно далеко от ведущей темы, откуда, казалось бы, нет возврата, и в этот самый миг – бац! клавишное тремоло! бац! свингующий вскрик саксофона! тихий шелест щеток по бас-барабану! рвущая душу ария трубы! – мир вокруг разом преобразился! помолодевшая, в ослепительной аранжировке музыка вернулась! и вас обожгло как ямайским ромом, закружило, унесло далеко-далеко, где шуршание морского прибоя, пение райских птиц, темнокожие нежные девушки под деревом манго…

Музыканты не торопились. Сидели в углу у расчехленных инструментов, пили пиво. Со столиков время от времени принимались хлопать.

– Эй, кончай прохлаждаться! Музыку давайте! – слышались голоса.

Первым полез на эстрадку грузный клавишник, следом потянулись остальные.

– «Сан-Луи блюз!» – кричали из зала. – «Читтанугу-Чу-чу»!

Джаз Цветкова не волновал. Подвигаться в подпитии с разгоряченной спутницей под грохот барабанов, зарядиться угарным весельем – пожалуй. Но не больше. То ли дело песни, считал, задушевные, мелодичные. «Вечер на рейде», «В городском саду», «Третий должен уйти», любимейший «Случайный вальс», который мог слушать бесконечно («Будем дружить, петь и кружить, танцевать я совсем разучился, и прошу вас меня извинить»)…

Джаз в Казань завезли эмигранты из Китая. Он заканчивал десятый класс, когда в голодном, не оправившемся от военных тягот городе поселилось полтора десятка музыкантов с семьями, игравших, по слухам, в шанхайских ресторанах тлетворную «музыку толстых», как назвал ее великий пролетарский писатель Максим Горький. Играть на новом месте тлетворную музыку приезжим запретили, для джазовых оркестров наступали тяжелые времена: вышло знаменитое партийное постановление 1948 года об опере «Великая дружба» композитора Мурадели, в которой, как писали газеты, звучали чуждые нормальной человеческой музыке, режущие слух джазовые интонации и ритмы (В памяти сохранилась сатирическая подпись под снимком Большого театра в публикиции журнала «Крокодил»: «Ишь, от страха обалдели, мчатся вскачь с фронтона слыша опус Мурадели кони Апполона»).

В СССР набирала силу кампания по «выпрямлению саксофонов». Джазовых музыкантов шельмовали со страниц газет и по радио, закрывали дорогу к слушателям. Перестали выпускать выходившие до этого миллионными тиражами патефонные пластинки с записями популярных джаз-бандов Александра Цфасмана и Леонида Утесова. На танцплощадках, в Домах культуры не танцевали больше фокстрот, танго и чарльстон – только «танцы медленного ритма»: вальс, польку, падекатр, падепатинер, падеграс. Как это бывает, страсти со временем поутихли, о Мурадели забыли, джаз мало-помалу стал возвращаться на эстраду, однако с опаской, не мозоля глаза, без прежнего запала – «под сурдинку»…

… Ресторанные музыканты отыграли «Сан-Луи блюз», «Читтанугу-Чу-чу», венский вальс, полечку, сбацали с огоньком по оплаченной заявке гулявшей в углу блатной компании «Мурку», «На сопках Маньчжурии». Двигаясь в обнимку с Юлией в толпе танцующих Цветков решил, что пора закругляться: продолжение вечера было в принципе предсказуемо. За столом она выпила два бокала шампанского, жадно ела, извинялась с нервной усмешкой: «Не успела пообедать… так вкусно все»… Пунцовая, с капельками пота на лбу поднимала глаза от тарелки: испуг во взгляде, беспокойство. Танцевала она плохо – сбивалась с ритма, останавливалась, поправляла то и дело сползавшие наплечники под платьем. Он прижимал ее к себе, тянул пальцы к крепеньким ягодицам, она вздрагивала всем телом, говорила волнуясь: «Пожалуйста, Леша, не надо!»

В мыслях у него было одно: довести ее как можно скорей до общежития.

4.