Театр отчаяния. Отчаянный театр

Помню, что изводил своих актёров постоянными повторениями самых простых действий. Почему они все от меня тогда не разбежались, ума не приложу. Что им было в тех репетициях интересно, мне до сих пор непонятно, если я не могу вспомнить, что в них было интересно мне. Я вспоминаю только усталость, раздражение и почти отчаяние. Мне трудно давались первые репетиции. Мне не нравилось то, как у моих актёров получалось выполнять мои задания. А точнее, как у них не получалось то, что я хотел.

Надо понять, что, когда я придумывал сцены своего первого спектакля, я мыслил свойственными мне самому категориями и возможностями. Я рассчитывал на характерный мне артистизм, опыт и пластическую подготовку. А мои актёры мною не являлись. Они были людьми со своими возможностями и неповторимостью. Мне же трудно было принять такое простое и неизбежное условие. Мне необходимо было научиться давать человеку такое актёрское задание, какое он мог выполнить, а не требовать от него невозможного. И самое трудное – мне нужно было научиться быть довольным тем, что получается у другого человека. А точнее, мне необходимо было полюбить то, что делает другой человек, пытаясь понять и выполнить то, что я от него хочу. Это мне давалось ой как непросто.

Как бы я хотел узнать и выяснить, что было во мне тогда такое, что притянуло ко мне тех людей, которые пришли, откликнулись на моё предложение и терпеливо выполняли то, что я просил, а порой и требовал от них, сам толком не зная, чего хочу в конечном итоге и результате. Почему они переживали и даже страдали, когда я был недоволен тем, что у них получалось, и почему радовались и по-детски были счастливы, когда я их хвалил. Почему они жертвовали всем своим временем, которое воровали у учёбы, друзей, родителей и первых своих возлюбленных? Почему отдавали это время мне? Что за сила это была? И имел ли я право той силой распоряжаться так, как я ею распорядился? Я не знаю, почему я считал себя в полном праве требовать от людей, решивших работать со мной, полной самоотдачи и преданности театру, который считал своим?

Наверное, я никогда этого не пойму. Но могу с уверенностью сказать одно… Только одно! Они были счастливы. Если бы не были, то ушли бы. Ушли бы сразу, не вернулись и жили бы совсем другие жизни, а не те, которые прожили и которыми живут после встречи и работы со мной.

К весне спектакль готов не был. Я не справился с намеченным планом. У меня попросту не получалось. Я не мог остановиться и зафиксировать результат, полученный на репетиции. Даже если мне нравилось, как репетировал актёр, на следующей репетиции я хотел попробовать сделать уже готовую сцену иначе. И мне снова нравилось. Тогда я не знал, какой вариант выбрать, и пробовал ещё по-другому. А когда мне не нравилось то, что получалось, я, наоборот, упорствовал и не пытался предложить другого решения. Короче, к марту у нас было отрепетировано только самое начало спектакля и ещё минут десять, не более.

А я пообещал Анатолию и членам Правления, что к празднику, Международному дню театра, то есть к 27 марта, мы торжественно откроемся премьерой. Анатолий обрадовался, подготовил пригласительные для людей из Управления культуры и успел их разослать. Он заранее наприглашал на открытие нашего театра много разнообразного народа. Отступать было нельзя. А я понимал, что спектакль готов не будет к назначенной дате. Я сомневался, что он и к лету будет готов.

Мы репетировали как сумасшедшие. Мы смогли сделать большинство сцен, но я не знал, как их соединить в единое целое и как сделать так, чтобы свет и музыка включались и переключались в нужные моменты.

К назначенной дате и ко Дню театра мы успели хорошо отрепетировать только треть спектакля, в общей сложности двадцать минут. Но деваться было некуда. Театр надо было открывать. Были приглашены люди, и не только люди, но и журналисты местной прессы. Анатолий переживал сильнее меня. В случае срыва назначенного открытия театр не смог бы удержаться в стенах Дома учёных, а злопыхатели от живописи непременно сняли бы Анатолия с должности председателя. Я же был тогда в полуобморочном состоянии от усталости и оттого, что был в ужасе, понимая, что у меня получилось всего двадцать минут спектакля в результате пяти месяцев беспрерывного труда.

Спас ситуацию Игорь Иванович. Я, отчаявшись, пришёл к нему как к человеку, который наверняка имел опыт спасения заведомо провальных мероприятий. Он выслушал меня очень внимательно, и я по лицу его увидел, что то, что я понимал как страшную и непоправимую беду, он видел как вполне рядовое, чуть ли не повседневное событие.

– Ты чего так переживаешь? – спросил он меня.

– Я же сказал… Я не успел сделать спектакль и наполовину… А показывать что-то надо… Открыть театр необходимо.

– Это у тебя по счёту какой спектакль? – спросил Игорь щурясь.

– Первый… Игорь Иванович, ну зачем ты спрашиваешь? Сам же отлично всё знаешь!..