Театр отчаяния. Отчаянный театр

У меня возникла той зимой и к весне окрепла теория тотального театра. Впоследствии я её переименовал в теорию перманентного театра.

Согласно этой моей теории и жизненной практике, если театр в таком пространстве, как Кемерово, старался выжить и сохраниться в своих стенах, то долго ему было не продержаться. Я понимал город Кемерово как среду, враждебную театру. Мой родной город не имел театральных традиций. Был к театру глух и не считал театр обязательным элементом своего существования, в отличие от химического производства. Проще говоря, город Кемерово, по моему глубокому убеждению, легко прожил бы без театра вообще, а без Коксохимзавода, «Химпрома» или объединения «Азот» вряд ли. Любой театр в Кемерово находился, на мой взгляд, в глухой осаде, как замок, который борется за свою жизнь, но изначально обречён на гибель без поддержки и пропитания.

Единственным способом выживания для своего театра в условиях нашего города я видел дерзкое освоение городского пространства. Я понял, что нужно не отсиживаться за стенами театра, а совершать бесстрашные художественные вылазки с целью преображения города в огромное театральное игровое поле. Я решил сделать город театром. Согласно моей теории и плану, если на какой-то улице или площади совершить художественный акт, акт театрального творчества, то эта улица и площадь становятся частью сценического пространства того театра, который таковой акт совершил.

Но я не хотел выходить на улицу, как театр «Проспект» с оркестром и в странных костюмах. Выступать на улице, как в Берлине, в качестве уличного артиста или вставать живым памятником где-нибудь возле Главпочтамта или на Пионерском бульваре я считал глупостью на грани самоубийства. Нет! Я хотел делать такой театр, чтобы люди не могли догадаться о том, что они на привычной им улице участвуют в создании художественного произведения или в акте творчества.

Первую такую вылазку мы осуществили весной. Она носила художественно-исследовательский характер. Объектом исследования я выбрал человеческое доверие официальной информации.

Тогда ещё люди целиком и полностью доверяли радио, телевидению и особенно газетам. Мои бабушка и дед, люди с высшим образованием, прожившие сложную жизнь, войну и смены эпох, верили печатному слову бесконечно. Они верили даже тому, что печаталось в отрывном календаре. Вот такую веру мы и решили испытать.

Пространством, которое я наметил для художественно-театрального освоения, была небольшая площадь перед магазином «Детское питание» на улице 50 лет Октября. На этой площади, или в скверике – это как посмотреть, стояла городская бетонная скульптура на постаменте. Большой медведь с клюкой, у которого за спиной висела корзина, а из неё выглядывала девочка. Все знали, что это герои сказки «Маша и медведь». Так эту скульптуру звали. Для нескольких поколений тот магазин и скульптура были любимым напоминанием о детстве. Сколько фотографий детей было сделано на фоне Маши и медведя!

Подготовились мы серьёзно. И вот одним хорошим, прохладным, весенним утром люди, шедшие в магазин детского питания или шедшие по утренним делам, увидели у знакомой с давних пор, а то и с детства, скульптуры установленную солидную табличку и стоящих возле неё в почётном карауле двух молодых людей в аккуратной полувоенной форме. На табличке было написано: «Памятник “Маша и медведь” неизвестного автора второй половины XX века. Взят под охрану военно-патриотическим клубом “Аврора”».

Недалеко от скульптуры и караула на улице рядом с проезжей частью стоял столик, покрытый белой скатертью. За столиком сидели две аккуратные улыбчивые девушки. На столике перед ними лежало несколько учётных книг, стопки чистой бумаги, карандаши, ручки, калькулятор, и я особо настоял, чтобы нашли и положили на стол большие, старые, красивые счёты.

По улице рядом со столом расхаживали в самой серьёзной своей одежде один мой актёр и я. Мы подходили к прохожим, просили их уделить нам внимание, и если человек или группа людей готовы были послушать, то мы обращались к ним с речью.