Театр отчаяния. Отчаянный театр

Пытливый читатель тут может задать вопрос: а почему, собственно, нельзя было заработать театром и не попытаться поставить перед собой такую задачу? А ответ прост! У нас не было зрителей, которые могли бы оплатить нашу жизнь и работу. Посудите сами. Мы работали над каждым новым спектаклем около полугода. Это время, конечно, можно было бы сократить вдвое. Тогда мы могли бы выпускать не два, а четыре спектакля в год. Каждый новый спектакль смотрели около тысячи зрителей в лучшем случае. В самом лучшем. Четыре тысячи проданных в год по цене бутылки пива, а дороже никто бы не купил, билетов не смогли бы содержать и одного артиста. К тому же билеты мы продавать не имели права. Поэтому мы сознательно трудились в театре бесплатно, зная, что такой интересной жизни, как у нас, с зарплатой не бывает.

Но деньги всё же были нужны. Необходимы. Деньги были нужны, чтобы делать то, что хочется. Поздней осенью того года я совершил попытку заработать денег, хоть немного, на стороне.

Мой быстро разбогатевший бывший одноклассник, закончивший юридический факультет, ездивший на большой чёрной машине с охранником, решил мне и моему театру помочь. Он пригласил меня и моих ребят подзаработать. Одноклассник мой приобрёл в соседнем политеху здании помещение и захотел в нём сделать офис своей фирмы. Нас он решил нанять на устранение всего старого в том помещении, вынос мусора и сбитой штукатурки. Ему нужно было, чтобы мы управились за неделю. Платить обещал хорошо. По-дружески. Мы согласились.

В назначенное время мы пришли на объект, чтобы осмотреться и подготовиться к работе. Помещение было большое и захламлённое. Как только мы туда зашли, я наступил левой ногой на доску с большим гвоздём, которую из-за валявшихся на полу старых обоев не было видно. Здоровенный гвоздь проткнул подошву, ступню, ботинок насквозь и вышел наружу. Крови и суеты было много. Бинтов на месте не оказалось. Помню, ковылял в театр, оставляя по дороге кровавый след. Мы все смеялись по этому поводу, пели старую песню про командира Щорса, в которой были слова: «След кровавый стелется по сырой траве». Потом я долго хромал, а ребята какое-то время называли меня Иисусом. Завидев меня, хромающего к театру, кричали: «Аллилуйя! Аллилуйя!»

Работу сделал кто-то другой. А я понял, что ни на саксофон, ни на какие-то заработки отвлекаться мне от театра нельзя, не имеет смысла, глупо и просто опасно.

Холодная осень того года стала временем окончания безмятежного существования театра «Ложа». Мой театр, люди, из которых он состоял, новое время и сама жизнь в одночасье поставили передо мной несколько вопросов, на которые у меня не было ответов и решений.

Двое ребят успели жениться, а ещё двое вовсю собирались это сделать. Один из них, тот, что женился первым, успел запустить учёбу до такой степени, что оказался на грани отчисления из университета. А он исполнял главные роди в «Мы плывём» и в «Полном затмении». На него я больше всего рассчитывал при создании музыкального коллектива нашего театра. Он проявлял к музыке наибольший интерес и рвение. И вдруг он перестал ходить на репетиции. Назначенные спектакли оказались под угрозой отмены.

Я попытался выяснить, что же с ним происходит, и нарвался на его маму. Она высказала мне всё, что думала обо мне и о моём театре. Я не был готов к такому лютому гневу. Я узнал про себя, что делаю карьеру за счёт её сына и других мальчиков, что ломаю им жизнь, что только в театре её чудесный сын пристрастился к алкоголю, хотя ему выпивать было нельзя, потому что он болел хроническими заболеваниями. От неё я узнал, что жена её сына беременна, что её сынок, который на первом курсе был отличником, скоро будет отчислен за неуспеваемость и что во всём, кроме беременности её невестки, виноват я. А значит, я, если хочу, чтобы её сын ходил ко мне в театр, должен обеспечить его зарплатой, проследить, чтобы он больше не выпивал, проводил больше времени с матерью и своей молодой беременной женой и чтобы я помог ему сдать сессию и все несданные долги ещё за прошлый семестр.

– Я знаю, я прекрасно знаю, – говорила она с искажённым от гнева лицом, – твой отец имеет большое влияние в университете. Так будь любезен, исправь то, что сам натворил. Из-за тебя у нас долги и пропуски. Если нас отчислят… Я воспитала сына одна! Я не позволю испортить ему жизнь!

Буквально через несколько дней после этого разговора мне позвонила, а потом пришла тайком в театр мама другого актёра. Она не ругала меня, ни в чём не обвиняла. Она просто отчаянно попросила отпустить её сына из театра и позволить ему учиться и жить нормально.

– А если он не захочет уходить? – спросил я растерянно. – Я же его не держу. Ему самому нравится! Он очень талантливый…

– А ты его тогда прогони! – заявила она. – Выгони! Не губи ему жизнь! Он у меня такой… Не от мира сего… А то кем он станет? Что у него в жизни будет? – сказала она и заплакала.

Так со мной поговорили в течение конца осени и начала зимы почти все родители, в том числе и отцы.

Из этих разговоров я понял, что чудесным временам настал конец.