Театр отчаяния. Отчаянный театр

Театр «Отражение» жил вокруг Андрея и благодаря Андрею. Он притянул к себе тех людей и был им необходим. Он мало уделял им времени, внимания и сил, но они довольствовались и тем малым.

Фамилия его была Гарсиа. Это не был псевдоним. Андрей был испанцем. Его маму, насколько мне известно, вывезли ещё ребёнком из Испании, когда детей коммунистов спасали от ужасов гражданской войны. Сам Андрей мне ничего об этом не рассказывал. Он родился и вырос в Перми. В Испанию он ездил, мог там получить гражданство, но не стал этого делать. Из Испании он только привёз хорошую гитару, к которой относился очень бережно. Ни к чему, кроме гитары, он бережно не относился, особенно к себе.

У Андрея был его собственный музыкальный коллектив под названием «Пагода». В нём участвовало человек шесть основных музыкантов, все, кроме виолончелиста, не профессиональные, включая самого Андрея. Театр «Отражение» был для Андрея скорее приятным занятием, чем серьёзным делом. Он был для него не вполне театром. Просто к нему и к его «Пагоде» притянулись силой его таланта люди, которые не умели петь и не владели ни одним музыкальным инструментом. Они вместе сделали пару спектаклей, которые без музыки «Пагоды» не могли бы существовать.

Андрей мог взять любой музыкальный инструмент и играть на нём музыку. Свою. В профессиональном смысле он не владел ни одним инструментом, а играть мог на всех. Он писал стихи, которые читать мог только сам. Он не был актёром или режиссёром. Он не смог бы сыграть в известном нам театре ни в «Гамлете», ни в «На дне». Даже в самой-самой невообразимо странной постановке он выглядел бы слишком странно.

Он не был музыкантом, он был музыкой сам. Не был поэтом, он был поэзией, которую невозможно было отделить от него, от его исполнения и читать самому с листа. Он не был актёром, он был странным, нездешним театром, который не мог бы быть здешним нигде в мире. Андрей играл музыку несуществующих народов, стран, островов. Он был пермским испанцем, которому своими были Уральские горы, а не Андалусские. При этом он видел реальные Уральские горы так, как мы представить себе не можем.

Он не умел играть на гитаре фламенко. Он не владел техникой великих гитаристов. Его пальцы не бегали по струнам так быстро, как у музыкантов, которых рисует воображение, когда мы слышим словосочетание «испанская гитара».

Но, когда Андрей брал гитару, в нём сразу был виден испанец. Он держал её так, как на Урале и в Сибири держать не умеют. Играл он на ней завораживающе, как никто. Когда ему не хватало техники и скорости, он просто бил по струнам и по звонкому гитарному боку, отбивая ритм. В какие-то особо страстные моменты Андрей мог крикнуть что-то непонятное, заменяющее ему нужный аккорд. В том, как он играл именно на гитаре, чувствовался голос крови. На фортепиано, на армянском дудуке или на домре он играл не так, а как инопланетянин, решивший исполнить музыку своей планеты на земных инструментах. Только гитара в его руках звучала по-испански.

В качестве гостеприимного жеста и по-дружески театр «Отражение» сыграл в честь нашего приезда единственный свой спектакль, который только мог исполнить. У них, по их словам, были и другие, но они не могли организоваться для их исполнения. Было понятно, что играли они вообще крайне редко. Любое совместное дело давалось им с трудом. В их рядах не было человека или какого-то самоорганизующего начала, способного их собирать вместе и принуждать что-то сообща делать. Они ощущали себя театром, играя спектакли далеко не каждый месяц. Как репетировал и концертировал ансамбль «Пагода», для меня осталось загадкой.

Спектакль, который нам показали, назывался «Митиюки, или Песнь странствий». Он был придуман и поставлен по каким-то средневековым японским текстам. О чём был спектакль, как в нём играли актёры – хорошо или нет, сколько он шёл по времени, было не важно и непонятно. Я помню, как что-то неспешное на сцене происходило, помню, что актёры были сильно загримированы и одеты странно, видимо, по-японски. Но с первых секунд спектакля зазвучала музыка. Музыканты сидели на сцене за ширмами. Как только они заиграли, спектакль превратился для меня в упоительный процесс, похожий на увлекательное рассматривание тонкой росписи старинной китайской вазы или японской гравюры, испещрённой мелкими, бесконечно интересными деталями. Ни до ни после я не видел в театре такого чудесного взаимопроникновения музыки, актёрского слова и драматического действия… Про балет и оперу я не говорю.

После спектакля мои ребята, театр «Отражение» и «Пагода» выпивали. А потом «Пагода» стала играть. Андрей Гарсиа вышел на сцену и начал танцевать, петь и играть по очереди на всех инструментах. Я, не выпив ни капли спиртного, утирал слёзы. Мне не хватало воздуха, я хотел затаить дыхание и не дышать от того, какая звучала музыка. Точнее, от того, что я присутствовал при её рождении. Я потом слушал запись того неожиданного концерта. Ребята записали его. Слушать не получилось. Ничего особенного в оторванных от Андрея звуках не было.