Театр отчаяния. Отчаянный театр

Но ещё я узнал, что все мои ребята проводят времени дома и за учёбой гораздо меньше, чем если бы после театра ехали домой или занимались в библиотеках в свободные от театра дни. Я тогда выстраивал работу так, что у всех было два свободных от театра дня в неделю. Но они говорили родителям, что заняты в театре каждый день до полуночи, а то и всю ночь. Ночных репетиций у нас не было давно. Разве что только перед самой премьерой. К тому же родители обвинили меня в том, что я спаиваю их детей. Ребята часто приходили домой похмельные или пьяные под утро. Родителям, жёнам, невестам они говорили, что были в театре на репетиции.

Я тогда ещё не имел опыта общения и работы с профессиональными артистами и не знал, что им свойственно именно так себя вести и жить. Я ещё не понял к тому моменту, что соратники мои уже практически превратились в артистов, а я стал для них режиссёром и художественным руководителем. Я не заметил, как мой чудесный театр, созданный идеями чистого творчества и единомыслия, превратился в нормальный театр, в котором актёры пьют, врут и безобразничают, а режиссёр строго и деспотично пытается их вразумить и добиться от них творческой ясности.

Путём несложных сопоставлений и наведения справок я узнал, что один из моих самураев устроился работать ночным сторожем в фирму к своему быстро разбогатевшему одногруппнику. Офис, где он ночами нёс вахту, был удобным и приятным местом, где можно было собираться, пить, курить и чудесно общаться ночами. Шеф и владелец, то есть быстро разбогатевший одногруппник, и сам был не прочь посидеть с актёрами. Его можно было понять. С моими актёрами было весело. С собой он всегда приносил много дорогой выпивки. А что ещё артистам было нужно? Внимание, восхищение и выпивка. Вскоре они завели знакомства со многими недавно разбогатевшими. Те денег не давали, потому что быстро разбогатеть могли люди, которые денег по своей сути и природе дать не могли, зато щедро поить и угощать артистов им нравилось.

Я тогда устроил первое строгое собрание в остывающем неотапливаемом театре. Я обратился к моим соратникам с пламенной речью. Я объяснял им, что, бухая ночами, они воруют своё собственное время у театра и учёбы, а их глупая ложь только настраивает родителей против меня и нашего искусства. Я требовал прекратить совместное веселье. Я настаивал на том, что за пределами театра они не должны встречаться и проводить время в пустом, пьяном и бессмысленном общении.

Я вспомнил студию пантомимы и своего первого учителя Татьяну. Я понял, почему она так боролась с любыми попытками студийцев общаться вне студии. У неё, конечно, был трудный опыт.

Актёры мои были пристыжены. Они обещали взяться за учёбу. Мы составили график репетиций, который позволил бы им гораздо больше уделять времени занятиям и домашним делам. Но они мне солгали.

Через неделю после собрания я, довольный собой и своими организаторскими возможностями, позвонил той маме, с которой всё началось, чтобы сказать, что я внимательно отнёсся к её просьбе и теперь её сын будет больше проводить времени дома и в университете, что репетиции наши заканчиваются не позднее двадцати одного часа и проходят не более трёх раз в неделю. Ничего я сказать ей не успел, а выслушал гневную речь о том, что я убиваю её больного сына, что он уже две ночи не ночевал дома и что в тот момент, когда я звоню, она не знает, где он находится.

– Уверяю вас, – сказал я мрачно, – он сейчас находится не на репетиции… Во всяком случае, не на репетиции со мной.

Примерно то же самое я услышал от всех родителей.

Как же я страдал тогда! Когда я узнал про их ночные пьянки и ложь родителям, было неприятно и противно. Но тут я узнал, что они лгали мне. И не только лгали, но и легко, сразу, по горячим следам нарушили договорённости и обещания.

Всю ту зиму я провёл в каком-то бесконечном разговоре то с одним, то с другим. Неожиданно и резко мой театр перестал быть общностью и группой самураев.

Но артистами они все были хорошими. Они хитро давили на мою жалость и совесть. Намекали, что как ни крути, а театр мой и я в нём диктатор, а им трудно, родители ими не довольны, поэтому они не хотели возвращаться домой. Они говорили, что устали и им уже вот-вот предстоит получать диплом и думать о хлебе насущном после окончания учёбы.

По поводу отчисления из университета моего артиста я под жёстким давлением его мамы обратился к своему отцу. Папа меня отчитал за подобную просьбу, поворчал, но помог. Отчисления не случилось. После этого начался настоящий шантаж.

Актёры натуры тонкие! Чувствительные и хитрые. Спасённый от отчисления сразу понял, что он мне нужен и я готов на многое ради того, чтобы сохранить его в театре. Посыпался шквал просьб, требований и почти условий. С огромным трудом я выбил в политехе небольшую денежную ставку для него.