Театр тающих теней. Словами гения

Мы искренне надеемся, что значительность переживаемого нами момента не будет омрачена никаким несчастным случаем ни с кем, и поэтому обращаемся к здравому смыслу командиров полицейских и военизированных частей с призывом не допустить каких-либо столкновений с вооруженными силами…»

Эва не струсит. Эва прочтет. Он в нее верит.

Что должен чувствовать человек, который понимает, что ровно сейчас, пока он едет по пустым ночным улицам, решается не только его судьба. А как минимум судьба еще двух женщин. И судьба целой страны.

Что должен чувствовать человек, который понимает, что впервые полюбил в самый неподходящий момент. Ровно когда любить невозможно. Немыслимо. Нельзя.

Что должен чувствовать человек, который едет к величайшему в жизни свершению, но прикажи кто-то свыше ему сейчас сделать выбор — революция или ребенок? Революция или Эва? Эва или ребенок? — он не будет знать, что ответить…

Еще страшнее признаться себе, что при таком чудовищном выборе он останется с революцией.

Обо всем этом должен думать человек, который по пустым темным улицам едет навстречу Истории.

Но он думает только, заведется ли аккумулятор, после того как он заглушит его около дома Эвы. И что делать, если не заведется?

В поисках волчонка Вучко

Сценаристка

Португалия. Алгарве

— И кого же вы хотите найти на записях камер? — иронично интересуется сеньор Комиссариу, мол, и что это русской сценаристке спокойно не сидится, не пишется.

— Сгорбленная фигура. Судя по походке, мужчина, и вряд ли молодой. В темно-синей, темно-серой, или черной ветровке.

— Это еще кто? — вскидывает одну бровь вверх Комиссариу.

— Не знаю… не уверена… Когда Профессора Кампуша в «Голосе океана» нашла, выскочила посмотреть, не уходит ли кто от этого места к выходу с мыса. Людей было мало. К выходу двигалась только одна фигура.

— А что ж вы раньше молчали?! Сокрытие улик… Ну и дальше, раз детективы пишете, то сами знаете. Вряд ли законы разных стран сильно отличаются.

— Никакое не сокрытие. Издали разглядеть было сложно, да и быстро темнело. Но если на камерах будет похожая фигура, тогда и рассмотреть можно будет.

Комиссариу машет рукой, идите, мол, идите!

— Если что будет, сообщу… точнее, приглашу для опознания.

Наконец, можно найти Мануэлу и вместе с ней заняться поисками моего брелока с волчонком.

Консьержка выслушивает, охает, лопочет, что всегда говорила, что эти чудеса технологии до добра не доведут — обычный пылесос открыл, достал, что в него случайно попало, а с этим поди разберись!

Уходит звонить мастеру по пылесосам, вызывать того в «Барракуду». Собираюсь подняться пока к себе, но кто-то окликает. По-русски. Кто еще здесь может окликать по-русски, кроме бывшего гэбэшника, бывшего руководителя демократического движения, ныне oligarkh-а.

— Не волнуйтесь вы так, Татьяна!

— Я и не волнуюсь. Так это вы тот русский oligarkh, — произношу нарочито с акцентом, с которым это русское слово произносит Мануэла, — который владеет пентхаусом? Мелковато для олигарха.

— Ничем я не владею, — с невозмутимым видом отвечает Гэбэшник. — Пользуюсь гостеприимством и гостеприимно распахиваю двери в случае необходимости.

— Раньше у вашей службы были конспиративные квартиры, а теперь конспиративные пентхаусы?

— Службы? — якобы удивляется Панин Андрей Александрович, но даже бровь не приподнимает, как только что удивлялся Комиссариу. Лицо по-прежнему абсолютно невозмутимо.

— Только не говорите про демократическое движение. Помню, что было до… до демократии.

— «Демократия до. И после». Почти название для вашей новой книги, — спокойно, даже несколько медлительно говорит Гэбэшник.

— Спасибо, не надо. Не ходовой нынче в нашей с вами стране товар.

— Книги?

— Демократия. Хотя и книги тоже не слишком ходовой. Простите, мне нужно идти, — пытаюсь завершить диалог, но не получается. Их явно всех там учат впиваться клещами и находить самые уязвимые точки. Иначе с чего бы ему, якобы прощаясь со мной, добавлять:

— Не смею задерживать. Здесь я не по вашу душу…

Останавливаюсь, не дойдя до лифта, оборачиваюсь, не понимая, чем закончит фразу бывший гэбэшник. К тому же, как известно, у них бывших не бывает?

— Мне нужна Даля Леонидовна.

— Зачем вам моя дочь?!

— Не «ваша дочь». А автор коллекции Алексея Оленева. Скандальной коллекции. Слышали?