Театр теней

Наверное, я никогда уже не узнаю, что конкретно взыграло во мне, заставив изменить привычной робости и пулей ринуться к умирающей девушке. Я всеми своими фибрами потянулась к остывающей плоти, но почувствовала только холод. Не зная за что ухватиться, суетливо забилась в отвоёванном вместилище. И когда показалось, что мой шанс безвозвратно упущен, я запаниковала. Стала судорожно цепляться за тающие обрывки чужой ауры, соединяясь с ней везде, где только можно, словно нашиваясь заплаткой, вплеталась в кости и сухожилия. Наконец, уловив слабую искорку тепла, заметалась ещё настойчивее, распаляя столь позабытый и желанный огонёк.

Получилось!

Судорожно вдохнула, жадно проталкивая в лёгкие пропахший лекарствами воздух, такой многогранный, пьянящий, что захотелось рассмеяться, но тут же поморщилась от невыносимой боли и волны посторонних звуков набатом застучавших в ушах. Боюсь ещё немного и они разорвут череп на части. Я попыталась сжать виски, чтобы как-то унять это ужасное чувство, только руки, будто чужие – не захотели слушаться. Растерявшись, попробовала открыть глаза, но услышав какой-то жуткий писк, почти сразу стала падать в благодатную бездонную пустоту.

Кто знает, сколько длилось моё падение? Может, прошла минута, а может неделя, неизвестно, да впрочем, и не важно. В, окружившей меня липкой невесомости ощущение времени как такового теряется. Голова стала совершенно пустой, как если бы её разом покинули все мысли, только где-то на периферии сознания забилась острая необходимость что-то вспомнить… или сделать. Непонятно. Постепенно нарастающие слабость и апатия стали затягивать меня обратно, подавляя малейшие проблески памяти и воли, как мягкий ластик, стирающий что-то крайне важное.

Ластик. Ассоциация пробудила тактильную память и подушечки пальцев мгновенно, почти осязаемо ощутили этот треугольный мягкий предмет, а дальше снова убаюкивающая тьма. Тело прекрасно запомнило бывший опыт, предпочтения и повадки своей владелицы, а вот душа, едва обретая обитель, всё забывает…

***

Я увидела вспышку света, как от выстрела в ночи, затем ещё одну и ещё. В ушах пальба не прекращалась ни на миг, не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось сообразить, что это биение собственного сердца. Попытка открыть глаза стоила кошмарных усилий, но, когда мне это удалось, и я привыкла к слепящему дневному свету, то увидела перед собой взволнованное лицо незнакомой женщины.

– Милена, малышка моя. Как ты нас напугала!

Происходящее, честно говоря, удивило. Судя по всему Милена – это я. И рука, накрытая женской ладонью, не испытывала дискомфорта, значит человек она мне не чужой. Так откуда столь острое чувство отторжения? Будто я и не я вовсе. А кто тогда, пришелец? Улыбнулась и сразу пожалела. Пересохшие губы лопнули, заиграв на языке солоноватым привкусом крови. Он был мне хорошо знаком, ассоциировался с чудовищным, невыносимым страхом, от которого непроизвольно сжались все мышцы.

– Милена, что с тобой, тебе плохо?! – запаниковала незнакомка. – Карл! Карл, она очнулась, врача зови скорее!

Проследив за встревоженным взглядом этой ухоженной женщины, я тоже увидела, что её так взволновало – мои намертво вцепившиеся в покрывало пальцы. Длинные, бледные, тонкие пальцы. И чувство кольнуло такое неприятно-брезгливое, будто вижу их впервые. Содрогнувшись, повернула голову обратно.

– Кто я?

Голос, хрипловатый, тягучий, тоже незнакомый. А какой знакомый? В мысли снова вернулась рябь и уже привычная пустота.

Глава 2

Прошло две недели с момента аварии, прежде чем наступил долгожданный момент моей выписки из успевшей опостылеть больницы. Думаю, это был самый адский период в моей жизни, но утверждать это с полной уверенностью я бы не стала. Я абсолютно ничего не помнила. Ни семьи, ни друзей, ни увлечений. Девятнадцать лет воспоминаний как в Лету канули и неизвестно вернутся ли обратно. Наверное, именно поэтому я казалась себе такой чужой, вплоть до физического дискомфорта, будто собственное тело вдруг стало жать как не разношенные туфли.

– Милена, ты уверенна, что не хочешь пожить с кем-то из нас первое время?

– Я справлюсь… мам.

Улыбнулась натянуто, пряча глаза, и стала рыться в сумке, надеясь, что она не заметила неловкой запинки. Люди, назвавшиеся моими родителями, оказались чуткими и любящими, но обращаясь к ним "мама" и "папа" мне не раз доводилось ловить себя на мысли что приходится переступать через себя. По крайней мере, я была им благодарна, мне было за кого цепляться, пытаясь адаптироваться к новой для себя жизни. Назвать её "своей" почему-то язык так и не поворачивался.