Театральная история

Сильвестр подумал: «И этот человек помешал моему спектаклю! Да он бы мог сам при желании дополнить его мыслями об истощении мужского начала… В богословском аспекте… И разве я бы отказался от такого консультанта? А как великолепно, как вовремя он заговорил о себе и своих грехах – как раз когда все начали уставать от проповеди! И – раз! – в одно мгновение она стала исповедью. И все снова потянулись к его монологу! Все точно, божественно точно. И вот так же точно, безошибочно он загубил мой спектакль!» С тяжелой ненавистью посмотрел он на отца Никодима.

Ипполит Карлович слушал проповедь, пил «Арарат» и чувствовал, как пронзительные слова, подкрепленные спиртным, будоражат его душу. Он снова, как и всегда, когда евангельское слово сливалось с коньяком, хотел отказаться от своих миллионов, пожертвовать их, отдать, раздать, отправиться странничать, жить отшельником, питаться корень-ями, обрести наконец смысл и не бояться неотвратимой смерти. Но пройдет несколько часов, коньяк улетучится вместе со словами отца Никодима, и Ипполит Карлович, мрачный, сядет в свою машину, поедет на одно из своих предприятий, соберет совещание, будет медленно и страшно говорить, и пугать всех ритмом своей речи, и светиться многомиллионным нимбом, и тосковать, и желать большего…

Экран передавал то, чего не было видно стоящим вдалеке прихожанам. Глаза священника сверкали вдохновением; он сделал глубокий вдох и сказал:

– Мы, раздробленные на части, мы очень сложны, мы адски противоречивы, а есть очень простой способ избавиться от мучающих нас противоречий.

Иосиф, который уже поставил мировой рекорд по беспрерывному дрожанию, услышал близкое ему слово и как-то странно повел носом в сторону проповедующего – словно начал не вдумываться, а внюхиваться в смысл того, что говорит отец Никодим.

– Если в вас будет любовь, вы не будете знать противоречий, не будете мучиться вопросом, как поступить. Вам не будет мерещиться, что все пути верны. Я имею в виду не любовь-страсть, не любовь-увлечение, а жертвенную любовь, любовь дающую. Только полюбив вот так, без оглядки и расчета, не вкладывая свои чувства будто в банк в ожидании процентов, мы можем уже сейчас, на земле, причаститься вечности. И тогда мы погибнем навсегда для раздробленного на части, истерзанного противоречиями мира, живущего в иллюзии, что между одним человеком и другим есть различие. А если его нет, то о каких противоречиях может идти речь?

Итак, запомните, есть лишь один закон – закон любви. И мы должны его исполнить, ведаем мы его или не ведаем. Ведь не знающий божественного закона не освобождается от ответственности.

Сильвестр радостно улыбнулся: «Прокол. Ну, слава богу! А то я уж подумал, что есть в мире совершенство и мне надо идти к Никодиму в ученики. "Незнание божественного закона" – домашняя заготовочка. Дешевый каламбурчик! Совсем не на уровне предыдущего монолога. Лажа! Уф… Полегчало даже…»

– В человеческой любви самые незначительные слова и жесты имеют безмерный смысл. Разве не то же самое происходит в любви Бога к своему созданию? Бог есть любовь, и наши незначительные жизни в свете Его любви к нам обретают безмерное значение. Бог безграничен, а потому перед Его лицом нет ни малого, ни великого. И самый великий для Него – мал, и самый маленький – велик. Бог, когда жил с нами на земле, показал нам, что нет людей, которые бы не стоили любви. И нет ничего подлее словосочетания «маленький человек». Наш Бог показал нам, что в этих словах нет ни логики, ни совести. Бог есть, а потому нет маленького человека.

Александр слушал во все уши и смотрел во все глаза. В нем совершался переворот. Он всегда пленялся силой, любой силой, и сейчас происходило то же самое. Но было и существенное отличие – перед ним открывался путь, на котором разочарование в человеке не будет окончательным разочарованием. Это Александр, столько ошибавшийся в людях, столько получивший от них боли, чувствовал безошибочно.

На Сергея Преображенского неотразимо подействовали слова о любви. Воскрешение, встреча с Богом – всего этого он не понимал, не чувствовал. Любовь же людей, которая давала ему чувство избранности и бессмертия – в ней он разбирался прекрасно. Он покосился на женщину с двумя гвоздиками – так и есть, она смотрит на него, и взгляд ее восхищен. Проповедь отца Никодима воздействовала на нее меньше, чем его присутствие! Преображенский снова ощутил потоки любви, которые как будто возносили его над смертью, и встал перед иконой Богоматери – начал креститься и кланяться, помня о тысячах любящих его.

Сильвестр, зорко наблюдая за выражением лица батюшки, за его жестами и паузами, восхищенно покачал головой и инстинктивно поднял руки для аплодисментов, но вовремя осекся, вспомнив, что аплодисменты – сигнал к наступлению. Однако господин Ганель, нервы которого были уже на пределе (поскольку отсекать от себя все происходящее, сосредоточившись только на режиссерском задании, стоило ему все бóльших усилий), принял поднятые для оваций руки Сильвестра за сигнал к началу боевых действий.