Театральная история

Ипполит Карлович от изумления рухнул в кресло. Перестал вращать глазами. Перезванивать он не мог: второй сброс вызова хуже пощечины. Но гневные слова, которые он хотел высказать Сильвестру, жгли нутро. Он должен был от них избавиться. Он набрал номер отца Никодима. Тот, хоть находился еще в церкви, ответил. Ипполит Карлович сразу взял быка за рога.

– Тут говорят. Фейерверками ты в храме. Балуешься. Уже начал. Храм в театр. Обращать. Хотел-то вроде наоборот.

И тут случилось второе чудо. Отец Никодим, не сказав ни слова, нажал на сброс. Ипполит Карлович подошел к «Арарату», склонился над бутылкой, взял ее в рот, поднял зубами и выхлебал остатки коньяка. Снова рухнул в кресло. Вместе с коньяком по его телу расползалось приятное чувство. Ему понравилось, что и режиссер, и священник отшвырнули его звонки. Значит, есть еще что-то помимо него. Это раздражало, но и внушало надежду. И он решил поступить в соответствии со своими непростыми чувствами: отца Никодима наказать, поощрив, а Сильвестра – поощрить, наказав.

– Короче, будет так! – объяснил он коньяку. – Сильвестр у меня на амвон выйдет, а Никодимка спектакль поставит. А то чего они вокруг да около ходят? Пусть каждый свою мечту исполнит. Только без нюансов. Надоели нюансы. Одного – на амвон, другого – на сцену. Все. А иначе зачем мне столько, – Ипполит Карлович смачно икнул, – денежных средств?

«Арарат» одобрительно сверкал пятью звездами. Как-то нагло, по-генеральски сверкал. Ипполит Карлович решил смирить его. Стал засовывать в горлышко бутылки лимонные дольки. Через семь минут – Ипполит Карлович засекал время – он втиснул в бутылку весь расчлененный калабрийский лимон.

И заснул тут же, на диване. Удовлетворенный.

Однако губы нам даны на что-то?

Как ни была сильна любовь к Наташе, как ни глубоко было несчастье, Александра порой настигало острое желание секса. И тогда он кротко сублимировал в дневник. Сегодня он вспоминал о незнакомке в метро, которую захотел так сильно, что даже написал стих:

«Длинноногая, темноокая… Златокудрая, дивнозадая… Дай протиснуться, дай мне протиснуться – В жар и в слякоть, в обхват – Нарастая ударами, разрывая – все шире, Пропадая – все глубже».

Дыхание участилось. Щеки покраснели. Воображение уводило Александра за пределы комнаты, за пределы реальности, где он нужен только Марсику, да и то в момент кормления. Он закрыл глаза и тут же раскрыл их в ужасе. Вместо «златокудрой и дивнозадой» ему явился отец Никодим. Воображение знало, куда Александр держит путь, а сам Александр – пока нет…

На следующий день он пришел в театр – на минуточку. Когда Александр открывал дверь, он не знал, что задержится так ненадолго. Но громадная, охватившая весь театр пауза не оставляла сомнений: в здании – Ипполит Карлович.

Александр вышел из театра и зашагал обратно домой.

Скандал в кабинете Андреева был грандиозным. С кошмаром внезапных пауз, обрываемых дерзким хохотом. Боролись они несколько часов – наплывающая тишина и разрывающий ее хохот. Победителей не было.

Прощались Сильвестр и «недоолигарх» в приемной. Сухо и нервно.

– Следующий. Сезон, – начал было Ипполит Карлович, но Андреев перебил его гримасой недоумения, мол, для нас с вами не может быть ничего «следующего».

Ипполит Карлович вышел из приемной.

Глаза Сциллы Харибдовны сверкали страхом и гордостью.

В машине Ипполита Карловича ждал отец Никодим: в руках – четки, в глазах – любовь.

Ипполит Карлович сел, и «майбах» качнулся. Священник с шофером почувствовали: в «недоолигарховой» груди клокочет буря.

Но Ипполит Карлович крайне редко принимал решения в гневе. Глядя на черную обивку переднего сиденья, он процедил:

– Дадим ему сыграть. Премьеру. Сейчас не прерву.

– А потом? – рассеянно спросил отец Никодим.

– Станешь ты владыкою. Морскою.

Отец Никодим, глядя в сторону (нежно), сказал (легко):

– Ипполит Карлович, мне этого не нужно. Пусть каждый останется при своем. А после Бог нас рассудит.

Ипполита Карловича залила злоба. Эти двое – режиссер и священник – словно сговорились во всем ему перечить. «Недоолигарх» почувствовал, что ни за что на свете не позволит Сильвестру остаться на посту.

«Но как его сейчас перед премьерой снять… Раскричатся деятели культуры… Завопит свободная, мать ее, пресса… А тут еще это высокопреподобие выпендривается… – "недоолигарх" неотрывно смотрел во тьму переднего сиденья. – То есть отче… выпендривается… Надоели… Хуже пареной репы… То есть горькой редьки».

Ипполит Карлович покосился на глядящего (ласково) в окно отца Никодима и фыркнул шоферу (ненавистно): «Домой!»

«Майбах» рванул. Из-под колес полетели грязь и снег…

…Дни шли. Спектакль обретал все более четкие очертания. Близилась репетиция сцены бала. Сильвестр хотел досконально проработать первую встречу Ромео и Джульетты. А потому Александр, играющий Тибальта, на этой репетиции нужен не был. Утром он раздумывал, идти ли? Надо ли ему смотреть, как будут играть любовь Наташа и Преображенский?