Театральная история

Раздумывая, Александр вышел прогуляться. Сцена на балконе – та самая, после которой Преображенский отказался с ним репетировать. А потом был скандал. И крик Сильвестра. И разнос, который он учинил Саше в кабинете: «Люби кого хочешь! Хоть Стравинскую, если тебя это вдохновит! Но если ты будешь этой любовью ограничиваться – в одну секунду перестанешь быть Джульеттой! В одну секунду! Играй! Не только чувствуй, а играй!»

День выдался на редкость светлый. Саша шел, оглядывая редких прохожих – поток спешащих на работу уже схлынул.

Он думал: «А я и перестал быть Джульеттой… По другой причине… Видимо, по-иному и быть не могло…»

Александр заметил, что решение-то уже принято: он медленно брел по дороге, ведущей в театр. «Надо успеть к началу». Он заторопился, и снег стал глуше и чаще хрустеть под его ногами…

Наташа-Джульетта была в легком платье. Александру, сидящему в пятом ряду, казалось, что со сцены доносится ее запах. Сергей-Ромео был переодет в монаха, его бледные красивые руки контрастировали с черным цветом рясы. Сергей и Наташа о чем-то говорили. Смотрели друг на друга. Повторяли текст. Наташа поглядывала на сидящего в зале Сильвестра с опаской, Преображенский подбадривал ее.

– Начали! – громко сказал Андреев.

Сергей подошел к Наташе и прикоснулся к ней рукой. Долго держал в своей. Отпустил руку, но не отпустил взгляда.

Сергей:

Я ваших рук рукой коснулся грубой.
Чтоб смыть кощунство, я даю обет:
К угоднице спаломничают губы
И зацелуют святотатства след.

Наташа:

Святой отец, пожатье рук законно.
Пожатье рук – естественный привет.
Паломники святыням бьют поклоны.
Прикладываться надобности нет.

Сергей:

Однако губы нам даны на что-то?

Наташа:

Святой отец, молитвы воссылать.

Сергей:

Так вот молитва: дайте им работу.
Склоните слух ко мне, святая мать.

Наташа:

Склоненье слуха не склоняет стана.

Сергей:

Не надо наклоняться, сам достану.

(Целует ее.)

Вечером Александр записал в свой дневник: «Если бы меня спросили – „чувствовал ли ты любовь, не знающую пределов“? Я бы ответил – да. Когда я смотрел на сцену Сергея и Наташи… Моя любовь к ним, запутанная, источенная условностями, прерываемая мною и людьми, в одно мгновение заполнила меня, встала во весь рост и сказала в полный голос: „Я есть“».

Но сейчас Александр, съежившись, сидел в левом углу пятого ряда партера. Никто его не замечал.

Наташа просто забыла, что в зале сидит ее бывший друг. Забыть об Александре ей помог актерский инстинкт: напряжение последних дней и так было невероятно сильным, и если бы она думала еще и о мучениях Саши, то не смогла бы и шагу ступить по сцене.

Александр посматривал на Сильвестра, сидящего за режиссерским столиком с неизменным стаканом воды и испещренным пометками шекспировским текстом. Александр не мог видеть, как около фразы «Мой друг, где целоваться вы учились?», которую произнесла Наташа, Сильвестр сделал пометку «безнадежна».

К Андрееву, пригнувшись, стараясь не мешать репетиции, пробирался господин Ганель в одежде священника. Ряса новенькая, поблескивающая. На груди огромный крест. Сильвестр покосился на брата Лоренцо и, как всегда, невольно улыбнулся – карлик-поп вызывал у него умиление.

Даже издалека было видно, что господина Ганеля распирают гордость и хитрость. И гордость была больше. Она простиралась до самой крыши огромного зала, и с ее размахом могла поспорить разве что Александрова любовь.

Господин Ганель подсел к режиссерскому столику и тут же сотворил на своем лице гримасу ленивого равнодушия. Он дожидался, когда Сильвестр станет его расспрашивать, ну, мол, брат Лоренцо, чем ты так горд? Сильвестр же зорко, по-коршуньи, наблюдал за тем, как Преображенский и Наташа завершают сцену на балконе. Вдруг режиссер крикнул:

– Не надо, Сережа, не поддавайся ей!

Преображенский остановился. Посмотрел на Сильвестра с недовольством – он ненавидел, когда прерывали его игру.

– Джульетта совсем обезумела от любви, – Сильвестр услышал, что говорит с хрипотцой, и глотнул воды, – она не понимает, как рискует сейчас Ромео. Он ведь в доме Капулетти, и если его заметят, то, скорее всего, убьют. Ромео нередко участвовал в уличных потасовках, бил сам и был бит. Он кожей чувствует, что в этом цветущем саду его могут в лучшем случае покалечить, если найдут. Он не забывает, вернее, его тело, его инстинкты не забывают, что вокруг – ненависть. Сережа, играй любовь, прорастающую через страх. Любовь, пробивающуюся сквозь ненависть. Мы же об этом столько говорили… А для Джульетты сейчас нет ничего, кроме любви.

– То есть, – вдруг сказала Наташа голосом неожиданно твердым, – то есть я правильно играю?