Театральная история

Семен повертел ручку в руках. Почесал ею за ухом. Посмотрел в окно. Прищурился. Стал искать на столе очки, бормоча: «Что это там пролетело в темноте, жуть какая-то».

– Сейчас будет цунами, Семен.

Директор, вздохнув глубоко и печально, с внезапной быстротой подписал заявление. И перевернул лист, как будто таким образом заявление теряло свою силу. Дверь захлопнулась. И слегка раскрылась. В щель протиснулся поднятый вверх большой палец.

«Какой все-таки короткий у Сильвестра палец, – вдруг подумал директор. – Маленький большой».

Палец исчез. Дверь, закрываясь, слегка щелкнула.

«Чтобы ни случилось: болезнь, смерть, землетрясение – в театре должны идти спектакли!» Принцип Сильвестра соблюдался неукоснительно, и потому на замену вместо премь– еры «Ромео и Джульетты» поставили спектакль «Принцесса Турандот». В приемной Сильвестра ждала группа китайских придворных. Когда режиссер вошел, они разом повернули к нему загримированные лица.

– Мы все, все знаем! – пробасил Балабанов. Он играл слугу принцессы. Был облачен в нечто, похожее на просторное кимоно розового цвета.

– Да, я ухожу. Я собирался сказать вам сегодня.

Загримированное костюмированное стадо молчало. Оно теряло своего пастыря. Сильвестр засмеялся.

– Слушайте, я поднялся с третьего этажа на пятый. Прошло три минуты. Неужели за это время весть уже разнеслась?

Артисты не без гордости потупили взоры.

– Люблю я театр, – сказал Сильвестр.

– Что-то не похоже! – обиженно вскрикнул Балабанов, испугался своей дерзости и сделал вид, что увлечен широким правым рукавом своего кимоно.

– Думаешь, я поступаю неправильно? – вдруг спросил Андреев.

Балабанов смутился. За десять лет службы в театре его мнением интересовались впервые. А слово «думать», обращенное к нему, звучало как-то противоестественно. Даже он это почувствовал.

– Я задал вопрос.

– О люди! – зашептал Балабанов спасительную шиллеровскую цитату. – Порожденья крокодилов…

Легкий смех пробежал по актерской стайке. Засмеялся и Сильвестр.

– И все же я задал вопрос.

– Быть или не быть – вот в чем вопрос! – неожиданно ответил Балабанов, ободренный смехом Сильвестра.

Артисты расхохотались – еще легче, еще свободнее.

– Не бросайте нас, – попросил слуга принцессы Турандот.

Сильвестр вздохнул. Лишь трое из восьми актеров поверили в искренность этого вздоха.

– Увы, – снова вздохнул режиссер, и верующих осталось всего двое. – Иначе я не могу.

– Мы слышали про атакующий театр, – продолжал свое отчаянное наступление Балабанов.

– Вы и об этом знаете! Не удивлен. Вот что я скажу: ты, Балабанов, настоящий гренадер. Ты будешь в авангарде атакующего театра.

– Да? – глаза актера засветились счастьем.

– Обещаю! – сказал Сильвестр, и все собравшиеся, кроме Балабанова, почувствовали, что обещания он не сдержит.

Сомнений ни у кого не осталось: раз Сильвестр так легко соглашается с Балабановым, значит, он уже попрощался с этим театром. Это не ход в его игре. Это твердое решение. Никто из присутствующих ему больше не нужен.

– Но атакующий театр – это такая дальняя перспектива! – весело сказал Сильвестр. – А на ближайшее время план вот какой: я закачу несусветный банкет! Вы еще будете благодарить судьбу, что она дала вам повод для такой грандиозной пьянки!

– А когда? – заинтересовался Балабанов, и тут уже хохот беспрепятственно вырвался на свободу. Он подвел черту в истории этого театра. Артисты впервые так хохотали вместе со своим режиссером. Легко. Свободно. Не думая о произведенном впечатлении. О том, кто как выглядит и кто кого пересмеёт. Сильвестр Андреев и подданные принцессы Турандот, смеясь, расставались со своим прошлым.

Сильвестр открыл дверь в кабинет, где его ждал господин Ганель – он пришел без приглашения.

Смерть Преображенского Ганель переживал очень тяжело. Едва узнав о случившемся, он затосковал и заметался по своей квартире, выкрикивая: «Бессмысленно, все бессмысленно». И наутро переехал к своему другу, бывшему коллеге из Детского театра, который специализировался на ролях котов: старик дворник из «Кошкиного дома», «Кот в сапогах» и другие всемирно известные персонажи из семейства кошачьих. Втайне он мечтал о роли Багиры из «Маугли». Но мечтой своей делился только с Ганелем. Ждал предложения, уже много лет ждал. В прошлом году решился намекнуть своему режиссеру, подарив ему книжку Киплинга. Но тот, конечно же, ничего не понял. Только игриво спросил у затаившего дыхание актера: «На медведя Балу метишь? Это ты, брат, замахнулся, – и погрозил пальцем, а потом доверительно сообщил: – Я вообще в наши спектакли медведей вводить не буду. Вот в этом твоем "Маугли" Балу воюет с рыжими собаками… Он еще и стареет, видит плохо, слышит еще хуже… Давай лучше подальше от политики». С мечтающим о Багире артистом господину Ганелю было не так тоскливо. Друг рассказывал о своих крохотных радостях и горестях, и карлику казалось, что мир не так уж плох. По крайней мере, не так уж серьезен.

Карлик вскочил навстречу вошедшему Сильвестру и сказал:

– Завтра похороны Сережи…