Театральная история

Что он в руке сжимает? Это склянка.
Он, значит, отравился? Ах, злодей,
Все выпил сам, а мне и не оставил!
Но, верно, яд есть на его губах.
Тогда его я в губы поцелую
И в этом подкрепленье смерть найду[1]

.

Поцелуй. Почему-то после него я чувствую вкус лимона, хотя чай пил я.

– Наизусть знаешь всю?

– До дна. Могу помочь готовить роль. Нет, не могу, извини…

Мне не понравилось, как она сыграла. Тем более что она как бы издевалась надо мной, играющим Джульетту. Она подбавила иронии к этим словам, и я как будто впервые их услышал и понял: мне совсем не на что опереться, чтобы их произнести, сделать их живыми, сделать их своими. И не потому, что они женские.

Что должно произойти со мной, чтобы я смог исторгнуть из себя такие речи и не засмеяться? И говорить все это в лицо Сергею, которого я еще совсем недавно хотел убить троном? А теперь ведь мне придется даже любить его, моего Ромео.

– Будет лучше, если ты уйдешь.

– Вот как? О сердце! Разорившийся банкрот! В тюрьму, глаза! – каждым новым словом Джульетты она словно доказывает: это не твоя роль. И никогда не станет твоей, хоть сам Господь Бог тебя на нее назначит. Играл ли кто-нибудь Джуль-етту агрессивней? Играл ли кто-нибудь с целью унизить?

– Наташа, ты просила меня не играть больше в постели. А я прошу тебя не играть на моей кухне. И вообще в моей квартире. Тем более, прости, это не божественно.

Я понимал: ей больно все это слышать, больно все это говорить, но остановиться сама и остановить меня она не может. Театр пустил в нас метастазы глубже, чем я предполагал.

Она собиралась молча. Резко, зло застегнута молния на сапоге. Сорван с вешалки плащ. Хлопнула дверь. Конец нашей сцены. Провалились оба.

В оглушительной тишине я думаю о том, что сейчас случилось. Как всегда, когда я оскорблен, я подбираю самые грубые слова: "Все же забавно, что женщина, столь слабая на передок, мечтает на сцене умереть от единственной любви. Хотя удивляться здесь нечему – нормальная сублимация романтизма".

Пиликает на мобильном sms. "Сегодня я впервые испытала с тобой оргазм. Дурацкое слово, кстати".

Вот и первые поздравления. Оргазм от зависти – это я запомню. запишу в книжечку своих актерских наблюдений. Для настоящего оргазма и секса не понадобилось. Он случился, едва я притронулся к самым заповедным зонам души моей любовницы. Там бушует желание играть, а рядом с ним неизбежные попутчики таланта любого калибра – ревность и зависть.

Я вспоминаю ее оргазмы и понимаю, что они и правда были безукоризненными. Значит, и тут вмешалось искусство? Они были искусственными? Мое sms: «Кто тебе верил? Ты плохая актриса, и оргазмы твои фальшивы». Стираю. Нет, я не стану ей отвечать.

Тяжесть… Я снова скатываюсь в эту яму? Еще немного, и я опять заточу себя в одиночной камере со стенами-зеркалами. И ничего не увижу вокруг, кроме своих отражений.

Мой кот своим мяуканьем (он требует еды!) прекращает обрушение меня на меня самого.

Стук в дверь. Марсик бежит первым.

Наташа. Слезы. Взаимное прощение, увенчанное сексом. Секс увенчан оргазмом. Двусторонним. Хотя искренность Наташиных содроганий под сомнением. Теперь навсегда.

Неплохо сыгранный этюд под названием "мои поздравления". Я вижу, как ей непросто подыскать "поздравительные" слова, вижу, что она ощущает мою кухню декорацией, в которой нужно прочесть монолог, освобожденный от ревности и зависти. Великодушный, благородный.

На ее лбу выступает испарина, ведь попытка подменить реальные чувства придуманными требует усилий. Но я актер, и я чувствую фальшь. Смотрю на этот с таким трудом дающийся Наташе театр и думаю, как же я хочу на сцену – настоящую!

Наташа подавлена, и я не понимаю, зачем ей было нужно возвращение, примирение и секс.

Звук захлопнувшейся за Наташей двери я помню хорошо, помню и свои чувства – настолько смешанные, что даже не попытался дать им имена. Не буду пытаться и сейчас».

И Александр решительно захлопнул дневник.

Наташа пришла на детскую площадку во дворе Александра, села на скамейку и задумалась, почему не смогла остановить парад своего эгоизма. Она корила себя, проклинала нелепость ситуации. Понимала, как трудно теперь будет все восстановить. И как ей будет мешать новая роль Александра.

Она подняла глаза, увидела, что Саша стоит у окна, и ей захотелось вернуться. Но возвращаться второй раз было совсем глупо, и она, как могла непринужденно, помахала Саше рукой. Он ответил ей таким же намеренно непринужденным жестом. И отошел от окна.

Наташа погрузилась в размышления о своей жизни, чего делать не любила. Она испытывала инстинктивное отвращение к самоанализу, он ей казался чуть ли не разновидностью онанизма. Но сейчас деваться было некуда.