Театральная сказка

– Вы от кого свою родословную ведёте? От крепостных или от Шереметевых?

Разговор происходил в часовой. Альберт, слегка играя на публику, сел за пианино, взял несколько элегических аккордов, должно быть, начало какого-то романса. Достал из кармана фляжку, сделал глоток. Прислушался, как течёт коньяк по горлу, произнёс:

– Родословную, девочка, я веду и от тех, и от других. Так бывает… Актрисы юны, красивы, пластичны, а перед таким сочетанием не могут устоять ни графы, ни князья, ни цари. Вы знаете, что Николай Петрович Шереметев был женат на своей бывшей крепостной? Да-да, на Прасковье Ивановне Ковалёвой-Жемчуговой, актрисе театра.

– Так вы граф?

Альберт усмехнулся, приподнял невидимую шляпу.

– К вашим услугам. Впрочем, хватит истории. Наша задача – поставить, или, если хотите, восстановить спектакль «Ганц и Гретель». Первая репетиция завтра в восемь утра. Попрошу без опозданий. И, кстати, ко мне можно обращаться на «ты».

Он натянул плащ, водрузил на лысеющую голову шляпу с широкими обвисшими полями. Мыш и Ветка проводили его до дверей.

– Скажите… Скажи, Альберт, а что случилось с предыдущими актёрами? – спросил Мыш перед тем, как закрыть за режиссёром дверь. – Ну, с теми, что были до нас?

– Что стало? – с неожиданной резкостью в голосе переспросил режиссёр. – Да ничего особенного – они выросли.

За три дня до этого разговора дети вызубрили свои роли, написанные Альбертом от руки на листах из ученических тетрадей.

– Не проще было на принтере распечатать? – нахмурился Мыш, когда впервые увидел покрытые аккуратными строчками листы.

– Никаких принтеров, компьютеров и прочей мертвечины. Я старомодный актёр старомодного театра, – ответил Альберт. – Текст, написанный от руки, всегда более живой, чем распечатка.

– Тут не всё легко читается, – придирчиво пошелестел страницами мальчик.

– С живыми всегда непросто. Разберёшься.

Когда Мыш впервые ступил на сцену, на него накатило что-то вроде наваждения. Тёмный зал, залитая ярким светом прожекторов и софитов сцена, запахи пыли, старой благородной материи, сухого дерева… На мгновение ему показалось, что сейчас произойдёт чудо: налетит ветер, запоют птицы и начнётся настоящая сказка… Но… Ничего не произошло. Лишь шедшая позади него Ветка крепко взяла его за руку, и он понял, что она тоже чувствует что-то подобное.

В правой части сцены стоял дуб, такой огромный, что даже втроём Мыш, Ветка и Альберт едва ли могли обхватить его ствол, покрытый толстой, иссечённой трещинами, какие бывают на земле во время засухи, корой. Рядом с его богатырским стволом примостилась печь, обложенная пряниками, леденцами и печеньем. Чуть дальше, в глубине сцены виднелась бутафорская, но довольно искусно сделанная трава, за которой угадывались деревья. Они, в отличие от дуба, были выпилены из фанеры, но полумрак надёжно скрывал этот их недостаток.

Альберт хлопнул в ладоши, призывая к вниманию.

– Пройдитесь, осмотритесь, – приказал режиссёр. – Походите по сцене, почувствуйте её. Вы должны сродниться здесь с каждой половицей.

Дети глянули под ноги. Обежали взглядом покрытый тёмно-серой тканью пол с отчётливо выступающими досками. Прошлись, каждая доска пела на свой голос. Некоторые громче, некоторые тише, какая-то мелодично, какая-то нещадно фальшивя. «И всё это надо будет потом учитывать», – поняли они безо всякой подсказки.

– Исследуйте сцену. Обживайте её. Именно она станет вашим домом, а вовсе не часовая.

– Но спать, я надеюсь, мы будем всё-таки в часовой? – уточнила Ветка.

– Спать да. А жить, жить вы будете здесь.

Мыш двинулся вглубь, в полумрак, где шелестели от его движений бутафорские травы и качали искусственными ветвями ивы. Впереди густела плотная, как карамель, темнота, и Мышу показалось, что идти можно ещё очень долго, но тут его вытянутая рука упёрлась в кирпичную стену.

Мыш с некоторым сожалением «как? и это всё?» ощупал кладку, сделал несколько шагов вправо-влево, но не нашёл ничего, кроме всё тех же кирпичей с грубо проступающим между ними раствором.

На сцене Ветка прыгала с половицы на половицу, выбирая те, что скрипят громче и пронзительней. Альберт наблюдал за ней с самодовольством родителя, видящего первые самостоятельные шаги своего чада.

Первый день, как и второй, и третий, прошли в «обживании пространства». Режиссёр заставлял детей плясать, ходить колесом, ползать, вставать на «мостик», притворяться трупами. Дошло до того, что однажды они всерьёз обнюхивали занавес, бутафорские деревья и траву…

– Да-да, я тиран, деспот и вообще крепостник по происхождению, – вещал Альберт, наблюдая, как его подопечные принюхиваются к запахам и их оттенкам.

– Я уже чувствую себя крепостной актрисой, – буркнула Ветка Мышу.

Мыш неодобрительно наморщил нос.

– Альберт, ты не боишься бунта на корабле? – спросил Мыш.