Театральная улица

Нашего священника, отца Василия, можно было назвать «светским» священником, так как он любил хорошую компанию и игру в карты. И к своей внешности он относился чрезвычайно требовательно: его волосы и борода всегда тщательно подстрижены, ряса – в образцовом порядке, рука, которую мы целовали в церкви после благословения, была белой и нежной. Ему не были присущи черты фанатика или мученика, но за его «светской» внешностью таился утонченный ум, способный на отвлечённое возвышенное мышление, и благородная человечность. Лучшего религиозного наставника просто невозможно сыскать – он делал религиозные догмы живыми, привлекательными и целесообразными для нас, людей, которым предстояло жить земными интересами. Он иллюстрировал тексты Святого Писания примерами, взятыми из жизни, из нашего непосредственного окружения, примерами часто обыденными и забавными. Его беседа о преодолении искушения – настоящая жемчужина по своему пониманию душевного мира ребенка, и приведенный пример не мог не вызвать угрызения совести.

– Предположим, Аннушка, – он всегда обращался к нам по имени, – наступил канун праздника, и церковные колокола звонят, призывая истинных христиан на молитву; ты встала, надела шляпку и пальто, а мама окликнула тебя:

«Куда ты собралась, моя милая?» – «В церковь, мамочка». – «Почему бы тебе не сходить в церковь завтра утром, Аннушка? Церковь никуда не уйдет, а я только что сварила кофе, вот сливки и булочки». Если ты все же пойдешь в церковь, – заключил он, – значит, ты преодолела искушение.

Той зимой в Александрийском театре готовилась новая постановка «Сна в летнюю ночь», и мне дали роль одной из фей свиты Титании. Наконец моя страсть к игре была вознаграждена сверх всякой меры. Начиная с моих самых ранних попыток разыгрывать всевозможные воображаемые ситуации страсть к лицедейству уже никогда не покидала меня. Иногда по вечерам, когда у нас не было уроков, кое-кто из нас любил посидеть в музыкальном салоне. Эту комнату посещали привидения, и, хотя никому из нас ни разу не довелось увидеть там призрака, тем не менее ходили упорные слухи о таинственных шорохах и о костлявых руках, которые стучали снаружи в окна, сжимая и разжимая пальцы. Утверждали, будто одна воспитанница, несколько лет назад окончившая училище, войдя как-то вечером в эту комнату, увидела толстого бледного человека, сидевшего за роялем. После того как она три раза повторила: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» – призрак исчез. Мы все взывали к царю Давиду, если нам грозило наказание. Отправляясь к Варваре Ивановне или же отвечая недостаточно хорошо выученный урок, мы мысленно твердили это заклинание. С незапамятных времен эта комната официально называлась «Риччи», по имени учителя пения. Согласно легенде, вышеупомянутый Риччи покончил жизнь самоубийством, и с тех пор его дух посещает этот зал. «Риччи» был идеальным местом для страшных историй, которые мы с упоением рассказывали друг другу. Особенно жуткой была «история пальца», от которой у нас волосы вставали дыбом. История носила столь драматический характер, что мы даже разыгрывали ее в лицах – одна из нас выходила и возвращалась в образе призрака невесты. Причем единственное, чем мы могли воспользоваться в качестве костюма, был голубой платок; мы закалывали его под подбородком, и он свисал сзади, напоминая фату. Призрак двигался медленно, словно с трудом передвигая ноги, в полном молчании, вытянув вперед руку, как слепой, ищущий дорогу. И вдруг с криком «Отдайте мой палец!» бросался к одной из притихших зрительниц, и тут все начинали кричать, охваченные неподдельным ужасом. Теперь мне кажется, какая мертвецу разница, сколько у него пальцев – одним больше, одним меньше, но мы никогда не подвергали легенду ни малейшей критике. Мы считали, что призрак имеет полное право требовать вернуть свой палец, отрубленный грабителями-святотатцами, чтобы завладеть драгоценным кольцом, которое они не могли снять. Мы разыгрывали в «Риччи» не только этот жуткий спектакль, в нашем репертуаре был и более легкомысленный сюжет. Мы придумали персонажей, которые всегда оставались неизменными: жена, ее мать и муж. Без заранее продуманного плана эта импровизированная комедия никогда не повторялась; каждый раз, как мы играли ее заново, какие-то новые эпизоды вырастали из этого вечного конфликта. Я играла роль мужа, находившегося под каблуком у жены, с которым всегда происходили какие-то неприятности. Эта унизительная роль заставляла меня по-настоящему испытывать горечь, и в перерывах между нашими представлениями я ломала себе голову над тем, как вознаградить оскорбленного мужа, но сама природа пьесы не позволяла сделать этого.