Театральная улица

Никто не знал заранее о грядущей сенсации. Это удивительно, но в нашем узком актерском мирке, вращающемся вокруг своей орбиты, где все так бдительно следят за появлением новых талантов, никто заранее не заметил звезду Вацлава Нижинского. Ему предстояло окончить училище весной 1906 года, а о нем еще не говорили. Это «восьмое чудо света» являлось неузнанным то в свите пажей, несущих шлейф королевы, то в сонме видений из «Раймонды». Я встретилась с ним совершенно случайно. После смерти Иогансона заниматься с танцовщицами была назначена Соколова, которая проводила свои уроки каждое утро в большом репетиционном зале. Некоторые из нас, желавшие следовать традициям Христиана Петровича, занимались отдельно с Николаем Легатом, его любимым учеником. Постоянного места у нас не было – иногда мы занимались в одном из танцевальных залов для девочек, но по утрам, когда все они были заняты, поднимались наверх, на половину мальчиков. Я всегда испытывала неловкость, когда наша маленькая группка цепочкой шла по узкой галерее, проходившей над репетиционным залом. Впереди шел Легат и, словно бросая насмешливый вызов официальным занятиям, проходившим внизу, наигрывал на скрипке какие-то нелепые мелодии. Мне казалось, будто глаза Соколовой смотрели на меня со скрытым упреком, и я ощущала чувство вины. Отец очень хотел, чтобы я работала с ней, утверждая, что женщина, к тому же такая большая актриса, как она, может оказать мне неоценимую помощь. Со временем я стала ее ученицей.

Однажды утром я пришла раньше обычного; мальчики еще не закончили урок. Я мельком взглянула на них и не поверила глазам: один из мальчиков взлетел над головой своих товарищей и, казалось, повис в воздухе.

– Кто это?' – спросила я Михаила Обухова, его учителя.

– Нижинский. Этот чертенок никогда не успевает опуститься на землю вместе с музыкой.

Он подозвал Нижинского и велел ему сделать несколько па. И моим глазам явилось чудо. Он остановился, и все увиденное показалось мне нереальным и невероятным. Мальчик, казалось, не осознавал, что делал нечто необыкновенное, он выглядел вполне заурядным и даже немного отсталым.

– Да закрой рот, муху проглотишь, – сказал учитель. – А теперь все свободны.

И мальчишки бросились прочь, словно горошины, просыпавшиеся из мешка, и их топот и болтовня глухим эхом отдавались в сводчатом коридоре. Пораженная, я спросила Михаила, почему никто не говорит об этом замечательном мальчике, ведь он вот-вот закончит училище.

– Скоро заговорят, – усмехнулся Михаил. – Не волнуйтесь.

Как только Нижинский появился на сцене, все единодушно признали его удивительный талант, но в целом к нему отнеслись довольно сдержанно. «У него неважная внешность, и он никогда не станет первоклассным актером». Труппа так же, как и публика, недооценила уникальные качества его индивидуальности. Если бы Нижинский попытался следовать общепризнанным эталонам мужского танца, то никогда не смог бы в полной мере раскрыть свой талант. Впоследствии Дягилев с почти сверхъестественной проницательностью открыл миру и самому артисту его истинную сущность. Жертвуя своими лучшими качествами, Нижинский доблестно пытался соответствовать требованиям традиционного типа балетного премьера до тех пор, пока чародей Дягилев не коснулся его своей волшебной палочкой: маска невзрачного, малопривлекательного мальчика упала, явив миру экзотическое создание, обладающее кошачьей грацией и обаянием эльфа, полностью затмившими приличную благообразность и благопристойную банальность общепринятой мужественности. Для Нижинского постоянно создавались вставные номера, и я неизменно была его партнершей. Впервые мы танцевали вместе pas de deux из старого балета «Роксана». Один чрезвычайно неприятный инцидент, связанный с этой работой, до сих пор жив в моей памяти. Мы вдвоем репетировали, как только находили свободный танцевальный зал. Впервые мы танцевали перед всей труппой на репетиции в театре. Я ощущала огромный интерес со стороны всех артистов и внимание, хоть и доброжелательное, но чрезмерно пристальное, и нервничала даже сильнее, чем во время спектакля. Мы закончили, и вся труппа зааплодировала. Вдруг из группы, стоявшей в первой кулисе, «святилище», предназначенном лишь примам-балеринам, вырвалась настоящая фурия и набросилась на меня:

– Довольно бесстыдства! Где ты находишься, что позволяешь себе танцевать совсем голой?..

Я не могла понять, что произошло. Оказалось, что у меня соскользнула одна из бретелек корсажа, обнажив плечо. Во время танца я этого не заметила. Я стояла на самой середине сцены онемевшая, растерянная под потоком брани, срывавшейся с жестоких губ. Подошел режиссер и увел пуританку, а меня окружила толпа сочувствующих коллег. Носового платка, чтобы вытереть слезы, у меня, как всегда, не было, пришлось воспользоваться тарлатановой юбкой. Преображенская гладила меня по голове, приговаривая:

– Плюнь ты на эту гадюку, дорогая. Забудь о ней и думай о прекрасных пируэтах, которые тебе так удались.