Театральная улица

Слухи об этом скандале быстро распространились, и на ближайшем спектакле публика устроила мне овацию.

Глава 15

Русско-японская война. – Преображенская. – Турне по провинции. – Странный прием в Варшаве

Во время Русско-японской войны 1905 года представления в Эрмитаже, естественно, прекратились, но жизнь театра текла по-прежнему. В нашем мирке батманы, антраша и пируэты оставались для нас явлениями первостепенной важности; удобно устроившееся в укрытии, искусство совсем не замечало собирающихся грозовых туч. В зрительный зал извне проникали лишь глухие отзвуки далекой войны, пустующие кое-где кресла партера напоминали, что офицеры ушли на поля сражений. В антрактах посылали за последними сводками. Едва закончилась эта ужасная война, как в стране разразились новые бедствия. Но наш тесный мирок был по-прежнему погружен в свои собственные дела и теперь с нетерпением ожидал бенефиса Преображенской.

Нелегким был ее путь к успеху. Она начинала как танцовщица кордебалета и постепенно, шаг за шагом поднималась к вершине. Своей виртуозностью танцовщица была обязана своему учителю Чекетти, а возможно, в еще большей мере своему непоколебимому мужеству. Чекетти по утрам был занят в училище, Преображенская днем репетировала, а вечерами выступала в театре, принимая участие не только во всех балетах, но и почти в каждой опере, где присутствовали танцевальные дивертисменты. И только по окончании спектакля она шла на урок к маэстро, заканчивавшийся поздно ночью. Артисты очень уважали ее за настойчивость и любили за мягкий характер. Всех радовали ее успехи.

Преображенская назначила свой бенефис на 9 января. Я не принимала участия в спектакле и сидела в партере. Балерина выбрала свой шедевр «Капризы бабочки». Перед последним актом по театру поползли тревожные слухи: в городе вспыхнули волнения, толпы народа ворвались в Александрийский театр и сорвали спектакль, теперь они направляются к Мариинскому. Началась паника, и театр быстро опустел, но на сцене как ни в чем не бывало продолжалось представление. У нас была хорошая дисциплина, которой предстояло подвергнуться еще более суровым испытаниям в будущем. По окончании спектакля я прошла за кулисы, где все артисты поспешно одевались, торопясь поскорее добраться домой. Я жила неподалеку от театра; у артистического подъезда меня ждал Лев.

Я никогда не любила театральных карет и пользовалась ими только в дождливые дни. Они развозили артистов в разные концы города, так что поездка занимала в два раза больше времени, чем прогулка пешком. К тому же у меня была страсть бродить по улицам и заглядывать в окна, были и любимые уголки в нашем районе, которые я знала как свои пять пальцев. Каждое из этих мест вызывало во мне свои ассоциации. Еще ребенком я выдумывала истории о людях, живущих в этих домах, и дополняла их все новыми и новыми подробностями во время каждой прогулки. В одном из переулков за церковью Михаила Архангела стоял деревянный дом, его ворота с панелями и пилястрами венчали две урны; небольшой архитрав и карнизы над окнами были украшены резными гирляндами, пронзенными стрелой. Это место носило грустное название – Упраздненный переулок. Окна нижнего этажа находились почти на уровне земли; за последним окном, склонившись над работой, сидела юная швея, еврейка с грустными глазами и кожей белой, словно камелия. Я проходила мимо так часто и смотрела так пристально, что в конце концов мы стали улыбаться и кивать друг другу. Однажды я не нашла ее на привычном месте; и больше она не появлялась. Тогда я придумала про нее такую историю: она влюбилась в христианина, они обо всем сговорились, она собиралась отречься от своей веры, но отец узнал о ее планах, проклял ее и выгнал из дома…

Несколько в стороне находилась лавчонка, где мы когда-то покупали грошовые книжки и где однажды я приобрела предмет своих вожделений – коробку, оклеенную бахромой из китайской шелковой бумаги. Теперь я иногда делала крюк и заходила сюда, чтобы посмотреть на свои фотографии, которые здесь продавались. Я любила заходить сюда и в некоторые другие любимые мною места по дороге в театр, чтобы преодолеть страх сцены, это успокаивало меня и возвращало душевное равновесие.

В ту ночь мы благополучно добрались до дому. Улицы были спокойными и пустынными. Лева рассказал мне все, что знал об этом страшном дне: этим утром священник Гапон повел рабочих к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию. Если бы император был в городе, трагедию, возможно, удалось бы предотвратить.