Театральные люди

Помню его смешной рассказ про драматурга Эдвара Олби, которого он принимал в начале восьмидесятых в своей тогда совсем тесной однокомнатной квартирке в Волковом переулке. Американец все не мог успокоиться, допытываясь: где же Вульф живет? «Ну, я понимаю, это у тебя studio! Ты тут работаешь, пишешь. А где же твой дом?» Вообразить, что на этих малогабаритных метрах можно не только творить, но и жить, американский классик отказывался категорически.

Вульф обладал поразительным свойством всех русских интеллигентов: не замечать скучных будней. Для него их как будто и не было. Во всяком случае, они ни разу не становились предметом нашего разговора. Впрочем, когда он хотел, мог быть очень приметлив, особенно если речь заходила о редкостном антиквариате или чьей-то исключительной коллекции живописи.

— Если бы вы увидели карельскую березу, которая стояла в гостиной у Марии Ивановны, вы бы умерли, — говорил он про антикварную мебель Бабановой, перекочевавшую потом в запасники Бахрушинского музея.

— Если бы вы знали, какого я видел у Спиваковых Шагала, вы бы сошли с ума.

Почему я должен был сходить с ума или умирать при мысли о чьих-то буфетах и картинах, для меня так и осталось загадкой. Но я смиренно поддакивал ему и таращил глаза, изображая крайнюю степень возбуждения и любопытства. А иначе ему было неинтересно со мной разговаривать. Он не признавал температуру 36,6 °C ни в искусстве, ни в дружбе. Вялые, тихие, незаметные люди могли время от времени возникать на его горизонте, но довольно быстро и бесследно исчезали. Оставались только яркие, громогласные, заметные, те у кого, говоря на актерском сленге, был «посыл». Это был его любимый круг.

Я застал время, когда этот круг составлял «Современник», театр, который он считал своим и за который готов был перегрызть горло любому его обидчику. Имена Гали (Галины Борисовны Волчек), Марины (Марины Нееловой), Лёни (Леонида Осиповича Эрмана) не сходили с его уст. Он говорил о них как о членах своей семьи. Кажется, только Валентин Гафт был всегда только «Гафтом». И он произносил его имя с характерным лающим звуком, как «гаф». Раз в году я заставал всю эту компанию у него на дне рождения, где они дружно выпивали за здоровье «Виталика», но при этом уже тогда угадывались тайные противоречия и неудовольствия, которые до поры до времени прятали от посторонних глаз.

В не меньшей степени он был связан и со МХАТом, где царил Олег (Олег Николаевич Ефремов). С ним у Вульфа тоже были свои отношения, в которых, по крайней мере с его стороны, преобладала какая-то влюбленная ревность. Так бывает у супругов, когда они давно расстались, но один из них продолжает нервно и пристально следить за жизнью другого.

— Вчера я встретил Олега, — сообщал он мне по телефону торжествующим голосом. — Он сказал, что соскучился и нам надо поговорить о том, что делать дальше со МХАТом.

— Надеюсь, вы не сразу посоветовали ему уволить Смелянского?

— Сразу. Но как вы догадались?

Ненависть Вульфа к главному мхатовскому кардиналу и идеологу раздела Художественного театра Анатолию Мироновичу Смелянскому отдавала чем-то древнебиблейским и ветхозаветным. Редкий наш разговор обходился без подробного перечисления всех его вин, проступков и преступлений, которые сводились к тому, что «он погубил Олега». Спорить было бесполезно, как и защищать Смелянского. Вульф тогда еще больше свирепел и неистовствовал. Он любил старый МХАТ, любил Ефремова, и ему было невыносимо думать, что две ключевые константы его жизни вступили в непримиримый клинч, чреватый неминуемой катастрофой. Легче всего в этом было обвинить постороннее лицо, провинциала из Горького, не по заслугам заполучившего власть в первом театре страны. Тут он спелся в унисон с Т. Дорониной, которую всегда уважительно величал «Татьяной Васильевной», превознося ее как великую артистку и мудрую правительницу женского МХАТа.

— А вы на спектаклях у нее были? — интересовался я.

— Был, — с вызовом в голосе отвечал Вульф.

— Ну и…?

— Спорно, но интересно.

В переводе на общедоступный язык означало «скука смертная, но высидел до конца». Впрочем, особо восхищаться доронинским театром ему по статусу не полагалось, поскольку после раздела МХАТа он оставался в стане О. Ефремова, как и первая гранд-дама Ангелина Иосифовна Степанова, с которой его связывала долгая дружба.

Вообще его отношения с женщинами — особый сюжет. Уже после его смерти я узнал, что он был женат, но недолго. Никто не знал имени этой женщины, никогда он не рассказывал об этом эпизоде в своей биографии. Зато имена Бабановой, Улановой, Тарасовой, Степановой постоянно фигурировали в наших разговорах. К тому времени, когда он ко мне подобрел и мы стали часто общаться, большинство из них давно покинули сей бренный мир, став легендами русской сцены. Для меня это были только милые тени давнего прошлого, застывшие на портретах у него в спальне. Поразительно, но для самого Вульфа они были по-прежнему живы и ослепительно прекрасны.