Театральные люди

Я это остро почувствовал тогда, на вечере в Доме актера. Маргарита Александровна Эскина придумала даже что-то вроде декорации: черный рояль, цветущее вишневое дерево, осыпающееся шелковыми белыми лепестками, а в центре — старинное кресло, как будто перекочевавшее из дома Прозоровых или имения Раневской. На него и усадили главную героиню в надежде, что по заведенной традиции она обрушит на зрителей потоки воспоминаний. Но Степанова была на удивленье тиха, немногословна и больше была настроена слушать, чем говорить. Ее интересовало, какое впечатление произвела переписка с Эрдманом на людей нынешнего времени. Какими глазами они прочли письма из прошлой жизни? Что нового для себя открыли? Ей совсем не хотелось слушать славословия в свой адрес. Она ждала острых вопросов и готова была на них отвечать. Но впрямую спрашивать ее о том, как она выцарапывала Эрдмана из ссылки, никто не решился. Да и драматические перипетии ее мхатовской жизни 1930-х годов казались довольно взрывоопасной темой. Поэтому доминировала тональность элегии, которую с самого начала задал Вульф, а все выступавшие лишь старательно ее поддерживали.

К тому времени она уже ушла из МХАТа, разделу которого не смогла или не захотела воспрепятствовать. По мнению участников событий, которым можно доверять, Ефремов фактически купил лояльность Степановой обещанием оставить у себя в театре ее сына Сашу, с которым сам был в затяжной ссоре. Она пошла на мировую с тяжелым сердцем, хотя Татьяну Доронину, возглавившую фронду, не любила. В числе уволенных и обиженных оказалось немало ее бывших партнеров и товарищей, которые после раздела МХАТа навсегда вычеркнули номер ее телефона из своих записных книжек. Впрочем, в тот момент трудоустроить гибнущего сына для нее было важнее дружеских привязанностей.

К тому же при всем своем твердом характере Степанова считалась на редкость послушной актрисой, умеющей безропотно подчиняться воле режиссера и безукоризненно выполнять все его требования. А Ефремов был для нее и главным режиссером, и начальником, и покровителем, от которого зависело все. Неудивительно, что с самого начала мхатовской войны она безоговорочно приняла его сторону и всегда поддерживала в высоких инстанциях, защищая его с теми же проникновенными интонациями, с которыми в былые времена благодарила партию, правительство и «лично дорогого Леонида Ильича». Так было принято в крепостном театре, где она дослужилась до звания первой актрисы. Такими были правила игры, сохранявшие свою силу и в новейшие времена.

В конечном счете Сашу в ефремовский МХАТ не взяли. Даже не знаю почему. То ли Олег Николаевич передумал — это часто с ним бывало, то ли Саша оказался совсем уж профнепригоден. Все усилия Степановой, мольбы, мелкие и большие предательства оказались напрасными. Сын еще какое-то время числился в штате у Дорониной, но по-прежнему беспробудно пил и вскоре умер на той же даче в Переделкине, где покончил с собой и его отчим Фадеев.

Эта горестная история неожиданно эхом отозвалась на вечере в Доме актера, когда из зала поднялся, чтобы сказать свое слово, главный редактор газеты «Экран и сцена» Александр Авдеенко, давний сосед по Переделкину, которого Степанова знала еще мальчиком.

— Сашка! — воскликнула она вдруг неожиданно молодо и звонко.

— Да, Сашка, — смущенно пожал плечами пожилой Авдеенко. — Вы меня всегда так звали. И Александр Александрович, и ваш Саша, мой ближайший друг детства, и мой отец, который, кстати, тоже был Александром. Помните? Вокруг вас были сплошные Александры.

— Только ты и остался, — сказала Степанова без всякой мелодрамы в голосе, словно констатируя некую неизбежность, о которой ни грустить, ни сожалеть не полагается. Что делать? Жизнь.

Приблизительно с той же интонацией насмешливой и гордой обреченности она произносила свою речь на столетнем юбилее МХАТа. По-моему, это был самый ужасный театральный праздник из всех, на которых мне когда-либо приходилось присутствовать. Стол с пьяными артистами и гостями безостановочно ездил по кругу на сцене, и с каждым новым поворотом открывалась картина все более устрашающего распада. На ее фоне то несмешно острил Юрский, то принималась танцевать Майя Плисецкая, то показывал свой задорный киноролик про каких-то транссексуалов в образе трех сестер Сергей Соловьев, то базарными пропитыми голосами пели частушки безвестные мхатовские артистки. Не сдержался один Никита Михалков, вышедший, как и все, поздравить Ефремова, но в результате лишь ошарашенно каким-то петушиным дискантом прокричавший в зал: «Там же пьют!!!»