Театральные люди

А какой же иллюзион без тапера, без музыки и музыкантов? Чехов так написал, а Додин так поставил, что у каждого тут есть свое маленькое соло: у конторщика Епиходова (Сергей Курышев) — великолепный оперный виолончельный баритон. Слушать его можно бесконечно. И вдруг среди потока обычной епиходовской глупости — цитата из Бокля: «Кто не знает мрака, тот никогда не увидит свет». У горничной Дуняши (Полина Приходько) — пронзительное контральто деревенской сирены. Она тут отвечает за музыкальное сопровождение. И не только когда что есть мочи лупит по клавишам старого пианино, но и когда, громко стуча каблуками, проносится туда-обратно. Лакей Яша (Станислав Никольский) — тенор, дающий петуха при одном только слове «Париж». «Елена Андреевна, возьмите меня с собой!» — это даже не мольба, а вопль последнего, предсмертного отчаянья, от которого кровь стынет в жилах. А Варя (Елизавета Боярская) — это, конечно, сопрано. Очень русское по тембру. Грудное, душевное, страстное. Боярская — это Нетребко в драме. Настоящая героиня на все главные роли русского классического репертуара. Но Варя в «Вишневом саде» не главная. Она страдалица со сварливыми интонациями будущей старой девы. Лопахин — ее великая любовь, ради которой готова она на любую муку, даже на смерть. Только бы видеть, как он сидит, развалившись, в своих желтых ботинках. Только бы слышать, как он разливается соловьем про ненавистные дачи и дачников. Только бы быть рядом, пусть непризнанной, нелюбимой, глубоко спрятавшей свою муку за простонародным платком и сердитым взглядом исподлобья, но рядом… Если в этом спектакле кто-то и любит, то это она.

…Ну а теперь выход Лопахина. Через весь зрительный зал он идет к сцене, где испуганной стайкой застыли обитатели вишневого сада. В верблюжьем пальто, как у Марлона Брандо в «Последнем танго в Париже», в шляпе, как у Делона в «Самурае». Расступитесь все. Первые секунды проходят словно в рапиде, реплики Гаева доносятся, как сквозь обморок или отходящий наркоз: я так устал, ничего не ел с утра, керченские сельди… И вдруг звук становится резким и пронзительным, как пожарная сирена. Это уже Лопахин кричит, ликует, пляшет, празднует. Это его победа! Отчаянное пьяное торжество, которое ни один человек не захочет с ним разделить. И даже Варя не швырнет (как в ремарке у Чехова), а лишь молча протянет ему ключи от дома. На, бери, владей! И меня в придачу.

Я вдруг ловлю себя на мысли, что свой монолог Данила Козловский исполняет как рэп. В том же состоянии шаманского транса, почти без пауз, очень быстро, очень четко, с теми же ритмическими сбоями и подъемами, с тем же неимоверным, нечеловеческим напором, от которого закладывает уши и начинает колотиться сердце. Наверное, только так надо играть Чехова в XXI веке, если хочешь, чтобы историю про «Вишневый сад» досмотрели до конца. А потом, откричав, отплясав и отскандировав свое, Лопахин без сил рухнет с ногами на кровать и затянет любимую песнь американских и русских мафиози «My way». И уже непонятно, смеяться этому или ужасаться, но что-то мне подсказало, что, окажись Фрэнк Синатра или Иосиф Кобзон в зале МДТ, они бы одобрили эту интерпретацию своего хита в исполнении Данилы Козловского.

Я не упомянул еще одного персонажа «Вишневого сада», который очень важен для понимания спектакля. Это студент Петя Трофимов (Олег Рязанцев). Наверное, это самая сложная роль в пьесе. Одни бесконечные монологи, чей утомительный пафос всерьез играть уже невозможно, а не всерьез получается дешевая клоунада. Додин большую часть текста сократил, оставив главное — чеховский благородный тон. Петя — сын дворянина. И это говорит о нем больше, чем надоевшая кличка «вечный студент» или «облезлый барин». Высокий благородный лоб, близорукий растерянный взгляд, звук голоса, совсем не актерский, не поставленный, очень правдивый, как будто даже не очень вписывающийся в идеально разработанную партитуру спектакля, но без тихого голоса Рязанцева «Вишневый сад» непредставим. Он лучше других понимает, что будет, что всех ждет и кто такой на самом деле Ермолай Лопахин. Недаром тот все норовит ему сунуть денег, одарить или подкупить. Но Петя их не возьмет. «Что с того, что ты покоришь весь мир, но потеряешь душу свою». А Петя, каким его играет Рязанцев, — это и есть душа, уходящая натура, последний интеллигент на русской сцене.

Финал спектакля начнется под звук бьющихся биллиардных шаров. Сад вырубают. Партия окончена. Последние распоряжения, объяснения, слезы. Последняя попытка Лопахина и Вари обмануть судьбу. Ничего у них не получится. Двери заперты, чемоданы собраны. Снова в путь. Только перед тем как проститься уже навсегда, Раневская попросит жалко, именно попросит, а не прикажет, как привыкла, показать фильм про вишневый сад. Но Лопахин, насмешливо глядя ей в глаза, вручит им с Гаевым по заготовленной бобине с пленкой. Иллюзион закрыт. Больше кино не будет.