Театральный маньяк

— А я так скажу: нет никакого дьявола. Его придумали слабаки и трусы, когда хотели убежать от ответственности, — лицо Костика оставалось спокойным, но стакан в его руке бился в припадке. — В древности жили дикари. Боялись молнии, грома, огня… Молились повелителям стихий и всего непознанного, как богам. Античные греки тоже своего Аида не записывали во враги рода человеческого. Такой же олимпийский бог, как и остальные. Должность ему досталась мрачная — командовать загробным миром, наказывать грешников. Начальник колонии строгого режима. Все было просто. За примерное поведение могут и на Олимп забрать. Плохо поступаешь — Харон обратно не перевозит. Выбор оставался за человеком. А Князя Тьмы придумали для отмазки. Якобы по его наущению крали, убивали, насиловали соседских дочерей. Потом каялись принародно: «Лукавый попутал!» Так удобно свалить все свои грехи на кого-то.

— Радуйся, что этот твой, любитель Пьехи, не слышит, — поскреб подбородок Жорка. — Он бы тебя, еретика, не в пресс-службу… В Сибирь бы сослал, или вообще в Бразилию.

— То есть ты думаешь, никто за нашими душами охоту не ведет? — Эдик напротив, отреагировал предельно серьезно. — Не сбивает с пути истинного?

Костик качнул головой, словно бодаясь. Плеснул водки в стакан из-под томатного сока. Выпил, закашлялся. Посмотрел на друзей.

— Человек грешит потому, что слаб. А не потому, что некий Чувак-с-рогами-и-копытами подталкивает его к запретным плодам. Давайте уж себе-то не врать…

9

В любом застолье наступает этот опасный момент. Точка кипения. Мертвая петля. Настроение, подогретое алкоголем и разговорами, достигает какой-то высшей точки и дальше два варианта. Либо душа летит дальше вверх, весело бултыхаться среди облаков и розовых слоников. Либо кубарем катиться вниз, провоцируя камнепады и прочие лавины. В таких случаях спасает песня. Эх, грянул бы сейчас вокально-инструментальный ансамбль про «неба утреннего стяг». Или кто-то дурным голосом караоке спел…

Но друзья остались в тишине. Напряженной. Каждый прятался за своими мыслями, а в них не было ничего хорошего.

Поэтому заказали еще водки.

— Жизнь, братишки, напоминает мой пиджак, — Генка давно скинул импортную вещицу, перебросил через спинку скамейки и тыкал в него вилкой, как в наглядное пособие на школьной доске. — Сплошная клетка…

— Почему не полоса? — вынырнул из задумчивости Костик. — Обычно вы, миряне: ох-ох-ох, черная полоса началась.

— Просто в нашем возрасте у всех есть клетки, из которых нет выхода. Работа. Семья. Дети… Уже не сорвешься, ничего не поменяешь. Мы все в заточении. Без разницы какого цвета прутья — черные, белые, золотые… Главное: выхода нет.

— А я сразу подумал про шахматную клетку, — Эдик налил всем по стопочке. — Обрадовался. Там же четко, по клеточкам. Количество черных и белых заранее определено — поровну. И если знать, что в жизни будет 32 беды на 32 счастья, то в принципе, не так уж обидно.

— С другой стороны, получается, не стоит сильно радоваться, когда начался позитивный период, — продолжал гнуть свою линию Генка. — Ты движешься по белой диагонали и загоняешь себя в угол. Безвыходный!

— И люди вокруг тоже, как фигуры шахматные — либо черные, либо белые? — уточнил Жорка.

— Хуже. Мы серые. И становимся серее год от года…

— Эх, надо было тебе в детстве набор фломастеров подарить, — подытожил Костик. — Двенадцать цветов. Глядишь, заиграла бы жизнь новыми красками.

За это и выпили.

10

— Знаете, мы все время живем, будто черновик пишем, — не унимался Генка. — Помните, на выпускном экзамене сочинение писали — я со страху столько ошибок наделал. Потом переписал заново, получил пять. С минусом, правда. Вот я и думаю: может, хорошо, что мы в жизни ошибки совершали? Теперь пишем начисто, без помарок и клякс.

— А шпаргалками пользоваться разрешается?! — настроение Эдика резко менялось, от горькой тоски и задумчивости до истеричной веселости. — У тебя же огромная коллекция блондинок, брюнеток и каштанок.

— Ты осторожнее, — поддержал друга Костик, но совершенно серьезным тоном. — А то, не приведи Господи, узнает жена и конец твоему сочинению. Придется и впрямь с чистого листа начинать.

Генка плеснул себе водки. Выпил, не поморщившись. Сбил набежавшую слезу мизинцем.

— А она уже узнала…, — и снова потянулся к графинчику. — Приехала от мамы — неделю гостила, — и с порога: здесь ночевала другая женщина. Я в панике озираюсь по сторонам. И ведь вроде никаких улик. Собрал волосы с расчески, пропылесосил, запахи чужих духов перебил своим одеколоном. Отнекиваюсь. Жена стоит на своем и показывает на зеркало в прихожей. О, ужас: помада. Красная. Видимо, одна из моих макияж подправляла, пальцем помаду тронула. А потом пыль с зеркала смахнула, чтобы лучше видеть… Бросился в ноги — прости. Жена повернулась и ушла. Удачно, говорит, что вещи не успела распаковать. Месяц живет у подруги. Со мной не разговаривает. На развод подавать будет. А мы ведь с ней десять лет вместе… Были.

Генка уже не стесняясь размазывал кулаком пьяные слезы. Друзья сочувственно смотрели в стол.