Театральный писатель

Помог случай, как это иногда бывает в театральной жизни. Отец Сергея дружил с меценатом и устроил солидную ресторанную вечеринку, где энтузиаст сцены Плутос по душам пообщался с угнетенной жертвой конъюнктурного репертуара Сергеем. Молодой режиссер признался, что мечтает поставить очень сложную психологическую драму по пьесе Теннесси Уильямся «Стеклянный зверинец». Эта драма в 1944 получила громадный премьерный успех на Бродвее, впоследствии воплотилась в бессчетное число театральных постановок, но удач среди них было не много. На фоне привычного репертуара Деметры ставить такой спектакль рискованно, допускал Сергей, но все зависит от правильной трактовки пьесы.

Плутос не был тщеславным, не искал популярности, просто он любил театр и помнил Станиславского: «Я радуюсь, что русский театр нашёл своего Морозова…». Он проникся увлеченностью молодого режиссера, поразился глубине изученности биографии драматурга, уверился в разборе характеров героев, проведенном тут же за столом, и увлекся идеей.

* * *

Первый показ худруку набросков спектакля «Стеклянный зверинец» проходит в репетиционном зале. Впереди в кресле сидит Деметра, за ней несколько человек из труппы и администрации, а также скромно и поодаль Плутос. Выходит Сергей с объявлением:

— Фрагменты картины первой. Вообще эта пьеса — воспоминания Тома. Сентиментальная, неправдоподобная, вся в каком-то неясном свете, как написал драматург, — драма воспоминаний. В памяти Тома все слышится словно под музыку. Вот почему за кулисами поет скрипка, часто выходящая на мелодию лейтмотива спектакля.

Декораций в зале нет, актеры в своей повседневной одежде, на переднем плане пустой стол, за которым сидят Аманда с Лаурой, в глубине за маленьким столиком Том печатает на машинке, рядом на диване неопознанные персонажи — две девушки, почти незаметные в тени. Сбоку сцены, за ширмой виднеется высокая стремянка.

В тишине слышится стук пишущей машинки, Аманда немного ждет, потом вопросительно:

— Том?

Сын не перестает печатать и тотчас мать теряет терпение:

— Том! Томми…

— Да, мама. — Сын продолжает стучать.

— Том, Том, Том, Том, Том, — перебирая пальцами по столу и задорно поглядывая на дочь, настаивает Аманда.

— Да, да, мама, — Том раздражается.

Но тут уже раздражается и Аманда:

— Том! Мы не можем без тебя прочитать молитву и начать есть.

Наконец Том уступает и пересаживается за обеденный стол. Все трое берутся за руки, и сын скороговоркой выполняет привычный и обыденный ритуал. Начинают есть, вернее, актеры изображают процесс еды, и тут же снова вступает Аманда:

— Дорогой, не лезь пальцами в тарелку, прошу тебя. Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба. И, пожалуйста, не спеши. У животных в желудке есть особые отделения, где переваривается что угодно. Но человек должен тщательно пережевывать пищу, а уж потом глотать. Ешь спокойно, сынок, еда должна доставлять удовольствие. Хорошее блюдо вызывает массу вкусовых ощущений — надо лишь подольше подержать пищу во рту, и жевать надо не спеша — пусть поработают слюнные железы.

Она даже хватает сына за руки, показывает мнимую салфетку, которой надлежит пользоваться, и раз пять спрашивает, вкусно ли ему. Том молча и ожесточенно продолжает есть, мать снова пристает со своим «Вкусно?», теперь не выдерживает Лаура и под столом ногой толкает брата, чтобы он наконец ответил. Тут уж Том взрывается. Он бросает воображаемую вилку и хлопает по столу двумя руками. Женщины подпрыгивают от неожиданности, а Том почти кричит:

— Из-за твоих постоянных наставлений, как надо есть, пропадает всякий аппетит. Кусок в горло не лезет: ты, как хищник, следишь за каждым движением. Хочется поскорее кончить и уйти. И эти разговоры за столом… процесс пищеварения у животных… слюнные железы… Пережевывание!

Аманда деланно воздевает руки и беззаботно вскрикивает:

— Подумаешь, какой нежный — тоже мне звезда в Метрополитен-опере.

Том лихорадочно соскакивает под гневный материнский возглас «Кто тебе разрешил встать из-за стола?!», на ходу бросает что хочет взять сигарету, на что моментально получает очередную претензию «Ты слишком много куришь», затем вообще скрывается за ширмой.

Настает черед Лауры. Аманда меняет тон, к дочери она обращается с улыбкой и подчеркнуто доброжелательно:

— Я хочу, чтобы ты выглядела хорошенькой и свежей… когда к нам придут молодые люди!

— Я не жду никаких гостей. — Удивляется Лаура.

— Они приходят, когда меньше всего их ждешь! Как сейчас помню: было это у нас в Блу-Маунтин, и однажды в воскресенье… — Аманда произносит это приподнятым тоном и, отвернувшись, что-то ищет. Потом возвращается к столу и продолжает. — Так вот, однажды в воскресенье, когда мы жили в Блу-Маунтин, вашу маму навестили сразу семнадцать молодых людей — семнадцать! Да что там говорить! Иной раз бывало и посадить некуда. Приходилось посылать негра в приходский совет за складными стульями.