Тебя все ждут

«Кажется, будто вы покорились ударам судьбы. Но, может быть, вы всех водите за нос?» Вот он, Митенька, настоящий удар судьбы. А не те два ничтожества. Хочет Оленьку, думал я, хочет занять моё место. А ведь я чувствовал, что он слишком легко исчез тогда, в январе: пук-к – и нету. Ну ничего. С Целмсом справился – с тобой справлюсь подавно.

Я огляделся, выкатился на середину. Моё счастливое место, моя арена.

Сжал подлокотники: коляска – тоже моё оружие. Танк. Достоинство инвалида, увечья, страдания…

Почти не меняя позы и не гримасничая, я, как пианист, который пробует клавиши, быстро перебрал несколько новых возможностей, странных, резких, опасных: левый глаз чуть прикрыл, веко слегка приспустил – а правый, наоборот, выкатил, сделал пронзительным. Представил, что правая щека твёрдая, даже бугристая, а левая расслабленная, безвольная… Правильно, асимметрия! Раньше я был чересчур симметричный. Теперь дрейфую к чудовищу.

Дрейфуй, не дрейфь, ваше сиятельство, развеселился я. «Кажется, будто вы покорились ударам судьбы…» Вытащил из кармана платок, расправил, снова сложил, обдумывая мелькнувшую мысль… Тут, видимо, кончились истребованные четыре минуты – и, кланяясь и расшаркиваясь, вошёл Артур.

Я невольно упёрся взглядом в его густые сплошные чёрные волосы. Неприятно, излишне густые, жирные. Как парик.

– Ваше сиятельство, – произнёс он на опоре, глубоким поставленным голосом от диафрагмы, – умоляю вас, выслушайте меня. Я знаю, вы удалили меня из дома, когда… когда появилась Варвара. Полная ваша воля-с, и я никогда не посмел бы вас потревожить, но… Вари здесь больше нет, а этот дом и всё ваше имение очень скоро будет продано с молотка…

– У вас обширные сведения, – прошипел я, пронзительно глядя одним глазом и чуть-чуть прикрывая другой.

– Я вижу, ваши дела в беспорядке…

Ах вот зачем не убрали тетради! Для этой реплики.

– Мне тяжело думать, – продолжал Артур-Митенька трогательно, убедительно, – тяжело думать о том, что семейству, которое облагодетельствовало меня, грозит долговая яма, суд, нищета. Я вас прошу, умоляю, позвольте мне прекратить это!

А в самом деле, как я могу ему не позволить? С одной стороны – всё плохое: тюрьма, нищета и т. д. С другой стороны – спаситель на белом коне. Выбора нет. Это если по логике…

– Граф Кирилл Ильич остался должен мне больше сорока тысяч рублей. Я двадцать лет работал без платы. Граф оставил мне векселя. Под эти векселя я смогу занять достаточно денег, чтобы задобрить должников первой очереди и отложить торги…

Я не вслушивался. Это было неважно, все эти «векселя», «заложены-перезаложены», «выкуплю»… Не много я в этом во всём понимал, а бабульки, которые смотрят Первый канал, ещё меньше. Я слышал – и они слышали добрый, серьёзный, отлично поставленный голос, видели кучу папок, разбросанных по полу, и всем делалось ясно: только что был кирдык – но этот хорошо одетый умный благородный сеньор всё исправит.

У меня не было ни одного логического аргумента. За четыре минуты, пока я был в кабинете один, я представил себе финал сцены – но как теперь выйти на этот финал, не имел ни малейшего представления. Что сказать? – лихорадочно думал я. Как хотя бы потянуть время?

– Ми-тень-ка, – произнёс я медленно и задумчиво, как бы смакуя. – Мит-тень-ка…

Он заткнулся. Уставился на меня. Подождал, будет ли продолжение. Продолжения не было.

Артур недаром считался «умным актёром». Эту внезапную для себя паузу он использовал, чтобы удвоить ставки:

– Ваше сиятельство, искренне говорю: я сочувствую вам. И глубоко, от всего сердца сочувствую графине Анне Игнатьевне. Но одна мысль о графине Ольге Кирилловне… Невыносимо представить, что Ольгу Кирилловну силой заставят покинуть дом, где она родилась, скитаться по съёмным квартирам… Вы знаете её душу. Она не переживёт…

Дело плохо, подумал я. Он говорит о любви, причём давней, возвышенной, безнадёжной любви простолюдина к принцессе (неважно, что он дворянин: звучит именно так). Это зубодробительно. За такую любовь простят всё. Митенька прискакал на белом коне, всех победил (в том числе и меня), протянул Оленьке руки, поднял и усадил в седло… Господи, что мне делать?!

И вдруг всплыла фраза, которую мне иногда говорила Марина, – я возвращался домой после пьянки или от барышни и, конечно, придумывал что-то себе в оправдание, а Марина перешибала меня этим бессмысленным, идиотским вопросом, на который не было и не могло быть ответа:

– Ми-тень-ка… Скажи, Мит-тень-ка, почему я тебе не верю?

Оп! Ага?! Что тут можно сказать? Съел? Заткнулся?

– Потому что вы проницательны, ваше сиятельство. Вы видите меня насквозь.

Ну подле-е-ец! Я пятнадцать лет ответить не мог, а ему полторы секунды хватило…