Тебя все ждут

– Что ж выходит? – с узнаваемой милицейской издёвкой спросил квартальный. – Самой девятнадцать, дочери три, отца нет… А? Как же это устроилось?

– Цену сбиваете? – ляпнул я наобум.

Все обернулись ко мне.

– Что-что, ваше сиятельство? – опасливо переспросил экзекутор.

– Вы составляете список, как я понимаю. Имущество движимое, недвижимое, живой товар. Зачем вы её мучите своими вопросами? Они к делу нейдут.

Я говорил как бы снизу и сбоку, чуть-чуть скрючив шею, и слышал, что голос звучит по-другому, более сдавленно и скрипуче…

Нашлось оружие! Это больше не был прямой рыцарский меч. Скорее – кривой кинжал, извилистый и зазубренный… Или серп.

– Это наша обязанность, ваше сиятельство, – стал почти оправдываться экзекутор, – крепостных дворовых прописать с именами и прозвищами, и детей их обоего пола, примерно как, стало быть, в ревизской сказке, а цену дворовым мы не пишем… Если, ваше сиятельство, вы недовольны, то можно подать апелляцию…

Я не слушал. Только что я нащупал решение, которое больше двух месяцев мне не давалось. Это решение предстояло осмыслить, освоить его, насладиться им, подобрать новые инструменты, новую амуницию…

Но эфир шёл, остановить или замедлить сцену было нельзя, поэтому вслед за глобальной задачей я должен был решить мелкую – гороскоп на сегодня: «Кажется, будто вы покорились ударам судьбы. Но, может быть, вы всех водите за нос…» Как бы мне провести эту парочку за нос? – подумал я… И вдруг в памяти всплыл прощальный совет Онуфрича.

– Если вопросов к Авдотье у вас больше нет, милостивые государи, мы ненадолго оставим вас. Все бумаги в вашем распоряжении.

* * *

По коридору мы прокатились на женскую половину. Я отправил Дуняшу к Ольге с просьбой, чтобы та приняла меня в своей комнате.

Вместо этого Оля вышла в сиреневую гостиную. Это была менее выигрышная мизансцена, но я не стал упираться. Оглянулся – не могут ли нас увидеть из коридора. Скомандовал:

– Оленька, принеси мне алмазную гусеницу.

– Что?

– Папенькино ожерелье.

Ольга подняла брови, но спорить не стала: ушла – и через полминуты вернулась с футляром.

Я открыл крышку. Гусеница мигнула зелёными огоньками. Я поднял её двумя пальцами. Гусеница была лёгкая, ласковая на ощупь, как будто льнула к руке.

Не думая, чтó я делаю, я поднёс её близко-близко к лицу… к губам, к носу… прислушиваясь к тому, что мне нашёптывала моя новая, незнакомая, только что открывшаяся природа. Я теперь, может быть, скупой рыцарь? Или гном в пещере, или ещё какое-то сказочное чудовище? А может, – пришла хулиганская мысль, – может, лизнуть эту гусеницу? Укусить? Или хотя бы понюхать?.. Я стряхнул ожерелье обратно в футляр, защёлкнул и спрятал у себя в кресле, под боком.

– Память о папеньке, – скрипнул я, пробуя новый голос. – Не хочу отдавать в чужие руки…

– А всё остальное пусть пропадает? Всё, что…

– Ты, моя милая, – оборвал я, – так со мною не разговаривай! Сядь.

Села!

– Алёша? – проговорила Оленька, раскрыв глазищи. – Я тебя не узнаю…

– Вздор, вздор, вздор! Бабьи бредни.

Взял её за руки, стиснул: ласково, больно.

– Верь мне во всём…

И, как назло, в эту важную для меня секунду на пороге гостиной возник Ферапонт и, обращаясь к люстре, провозгласил:

– Димитрий Васильевич Черменёв к их сиятельству!

Я подумал: зараза, опять какой-нибудь кредитор… И только через мгновение сообразил, что «Димитрий Васильевич» – это Митенька.

Очень плохо, подумал я. Очень опасно. Сразу вспомнилось, как я пытался вырвать портфель – отсюда в двух метрах, за углом этой гостиной. Какие были резиновые неумолимые пальцы. Как я грохнулся, а он меня удержал…

Нет, – решил я. Мне нужно встретить его не здесь, а на своей территории. И – один на один.

– Ферапонт. Выпроводи господ из моего кабинета. Пусть продолжают свою ревизию где угодно, но только не там. Присмотри, чтобы не оставили беспорядка в бумагах. Немедленно доложи.

– Слушаю-с. А с Димитрий Васильичем как прикажете?..

– Он в прихожей?

– Так точно-с.

– Пусть ждёт. Как выгонишь этих, меня в кабинет, оставляешь на три… нет, на четыре минуты – и только потом зовёшь Митьку. Всё понял? Митьке – ждать. Этих – вон. В кабинет я один – на четыре минуты. Иди!

Я сообразил, что до сих пор сжимаю Ольгины руки. Посмотрел в прозрачные кристаллические глаза. Ничего не понятно.

– И ты иди к себе.

По очереди, обстоятельно, по-хозяйски поцеловал обе её руки и выпустил. Она встала. У дверей на свою половину не выдержала, оглянулась. Кабы это была незнакомая девушка, я назвал бы её вид довольно спокойным: изучив Ольгу, я видел, что она совершенно ошеломлена. Подмигнул ей.

7

Негодяи не сделали то, о чём я просил. Расхристанные тетради валялись и на столе, и на онуфричевой конторке, и на полу.

Я заметил, что у меня дрожат руки. Но не от страха…

Нет, врать не буду: от страха тоже. И от возбуждения. У меня внутри пенилось то, что открылось час назад, меньше, сорок минут назад, моя новая мощь.