Течению наперекор

Попутно об иностранных языках. Представители «Машприборинторга» и «Медэкспорта», которые были облечены правом заключения контрактов на покупку порой очень дорогостоящего оборудования, все как один, не знали даже английского языка (не говоря уж о других). Обслуживавшие их переводчицы из «Интуриста» не понимали ни одного технического термина, фигурировавшего в контракте, не говоря уже о возможности перевода обсуждения исследовательских характеристик прибора. Словарный запас этих переводчиц позволял им только участвовать в финансовых переговорах. При этом им, конечно, невдомек было то, что стояло за этими переговорами. А я-то знал, что единственная задача, которая ставилась покупщикам их начальством, состояла в том, чтобы добиться 10 % — процентной скидки ввиду того, что прибор на выставке в течение нескольких дней находится в неблагоприятных условиях (пыль). Иностранным продавцам была известна эта инструкция, и потому они без зазрения совести завышали продажную цену на те же 10. Не имевшие представления о рынке приборов покупатели не могли заметить этой «маленькой хитрости». В тех случаях, когда дорогой прибор покупался заведомо для нашего Института, я скромно предлагал высокомерным и лощеным мальчикам из Внешторга свои услуги в качестве переводчика. Моя непонятная для них беседа с продавцом была, как правило, краткой и результативной. Я называл ему цены (на европейских рынках) и технические данные приборов фирмы-конкурента. После чего «скидка» увеличивалась вдвое. Не могу не упомянуть еще об одной традиции этих «государственных закупок». Накануне открытия выставки внешторговские мальчики обходили все стенды и без тени смущения произносили одно хорошо знакомое иностранным продавцам слово — «подарки». Так называемые фирмачи заранее припасали их в достаточном количестве. Благодаря этим подаркам стоимостью в 10-20 долларов, вручаемым с самыми приветливыми улыбками, требования скидки при покупке приборов, стоящих десятки, а то и сотни тысяч долларов, уменьшались на 1-2%.

Но я, кажется, отвлекся. Вернусь к своим проблемам. Закупка и техническое освоение купленных приборов занимали у меня столько времени, что в течение следующих пяти-шести лет вести сколь-нибудь серьезную научную работу не было никакой возможности. Другие молодые люди тем временем читали иностранные научные журналы, обдумывали и по мере поступления оборудования реализовывали свои диссертации. Я — служил общественным интересам. Это меня ничуть не тяготило, так как вполне соответствовало моему толстовско-коммунистическому мировоззрению: все для дела, для людей!

Конечно, учитывая общественную полезность моей работы, основанной на уникальности (для данного Института) моего образования и опыта, Энгельгардт мог бы вспомнить, что при приеме на работу он обещал мне выхлопотать в президиуме Академии персональный оклад в 300 рублей, как это сделал в свое время Черниговский. Но при всем уважении, которым меня жаловал наш директор, мысль о деньгах была, видимо, недостойна его величия. Так я и жил год за годом на 135 рублей, полагавшихся младшему научному сотруднику без степени. Напомнить Владимиру Александровичу о его обещании гордость не позволяла.

К концу этого начального периода, когда все лаборатории получили необходимое им «малое оборудование», были оснащены специальные, обслуживающие весь Институт помещения, где располагались ультрацентрифуги и счетчики излучения. Я нашел и обучил ведающих ими хороших техников. Были приобретены японские электронные микроскопы (ими ведала специальная лаборатория), масс-спектрометр, приборы ядерного парамагнитного резонанса (ЯМР) и установка для рентгеноструктурного анализа. Жить мне стало легче. К этому времени я выделился из лаборатории Тумермана и числился руководителем отдельной «группы седиментационного анализа» (за те же 135 рублей). Получил комнату для собственной научной работы, о которой пора было подумать. Смог принять в свою группу молодых стажеров Роберта Б. и Ларису С. (фамилии их я не называю по причинам, которые станут ясны позднее).

Между прочим, и сама лаборатория Тумермана вскоре перестала существовать. Четверо ее ведущих сотрудников-физиков, так же, как и я, решили овладеть биологией и перешли в другие лаборатории (из них двое — в Университет). Сам заведующий лабораторией вынужден был против своего желания эмигрировать в Израиль. Дело в том, что его не вполне нормальный взрослый сын столь громогласно стал участвовать в только что начавшемся движении «диссидентов», что Тумермана вызвали «на Лубянку» и предложили выбирать между немедленным отъездом вместе с сыном и арестом последнего. Вместо физической лаборатории осталась оптическая группа из трех человек во главе с Юрой Морозовым (он единственный остался чистым физиком). О его плодотворном сотрудничестве с химиками я упоминал выше.