Гражданская война на то и гражданская, что ненависть ослепляет разум и отменяет культурную традицию, домашнее воспитание и свойственную людям — по мнению некоторых гуманистов — доброту нравов. Так или иначе, — будь это правдой или ложью — но здесь и сейчас, как, впрочем, всегда и везде во времена бедствий и смут торжествовали смерть и жестокость, жестокость и смерть. Третьего не дано, и поэтому в обеих частях страны: и у республиканцев, и у националистов — людей расстреливали, а иногда не только, или не сразу… И зачастую по таким пустяшным поводам, что об истинной виновности речь уже никоим образом не шла. Мотивы другие.
Погода уже несколько дней стояла холодная, но сухая. И это хорошо и даже замечательно, в наглухо закрытой легковушке впятером было бы не только тесно, но и душно. А так открыли форточки, и — с ветерком. Даже курили время от времени. Да и старый — двадцать девятого года — "Паккард" по праву считался достаточно вместительной машиной.
Неожиданно где-то впереди грохнуло так, что слышно стало даже сквозь шум работающего восьмицилиндрового двигателя.
Кейт вздрогнула и глянула в окно. Показалось, что не только грохнуло, но и над далекой купой деревьев — сад, роща? — что-то этакое проплыло. Клочья дыма или это "тень" дальнего разрыва?
И снова:
— Похоже на тяжелую артиллерию, — встревожено сказал Эренбург, вынимая изо рта трубку. — Слышите?
— Черт! — нервно выругался Боря Макасеев.
"Проклятая война!" — Кейт достала из кармана портсигар и закурила, невольно прислушиваясь к "звукам войны", но больше разрывов не случилось.
А еще через полчаса и к счастью, без приключений — они въезжали в пыльный городишко, носивший на вкус Кейт весьма многозначительное название — Торо.
"Торо…"
Но в Торо никому до них дела не было. На улицах оказалось неожиданно многолюдно, но "люд" этот, весь без исключения, состоял из тех кто в форме. Сплошные "человеки с ружьями", из гражданских — одни только разнопартийные товарищи. Население города, попряталось, по-видимому, еще, вчера или позавчера — от греха подальше. И неважно, военные тому виной или нет, — бардак в Торо наблюдался просто классический, так что колонну остановили только на главной площади, где в здании мэрии располагался штаб 14-й интербригады. Да и то, не столько "остановили", сколько ехать вдруг стало некуда. Улочка, которую они миновали, была узкая — грузовик едва прошел — а на площади, куда она вливалась, царила "суета сует и всяческая суета".
— Ничего себе! — по-русски сказал Кармен.
— Е-мое… — откликнулся Макасеев.
"Запорожцы пишут…" — усмехнулась Кайзерина, игнорируя реплики на "незнакомом" ей языке.
Не запорожцы это были, конечно, а бойцы-интернационалисты, и не писали они никому, а выясняли отношения.
"Ну, где-то так…"
Машины встали, и народ повылазил "на холодок". Вышла из автомобиля и Кейт. Закуривая очередную сигарету — пахитоски кончились, и достать их в нынешней Испании не представлялось возможным, — осмотрела площадь, и с удивлением обнаружила в "клубящейся", словно дым над пожарищем, гомонливой толпе пару знакомых лиц. На ступенях высокого крыльца мэрии стояли грузный и как бы "набычившийся" Андре Марти — известный Кайзерине, хоть и издалека, еще по Парижу, и невысокий, но крепкий и сухощавый генерал Вальтер — его она встречала в Мадриде. Говорили эти двое, похоже, на повышенных тонах, что интересно само по себе. Генерал ведь только числился интернационалистом, поскольку поляк, но на самом-то деле, насколько знали Кейт и Ольга, являлся командиром Красной Армии. А товарищ Марти представлял здесь Исполком Коминтерна, и сталиниста круче, чем он, не было, вероятно, не только во всей Испанской республике, но и во Франции тоже. Соответственно, возникал вопрос…
"И что же такое вы не поделили, голуби?"
Очевидно, что-то все-таки они не поделили.
— О, мой бог! Кого я вижу! Баронесса?! — говоривший отличался изумительно узнаваемым аристократическим "прононсом", да и сам выглядел настолько импозантно, что надо было знать его настоящую историю, чтобы оценить по достоинству и то (произношение), и другое (внешний лоск).